Марсианские закаты в коричневом углу карты
Когда в его жизни впервые возникло слово «Чукотка», неизвестно. Сам Куваев потом напишет, что его кровать в студенческом общежитии на Дорогомиловке стояла так, что взгляд постоянно упирался в правый верхний угол висевшей на стене географической карты СССР. Про этот выкрашенный коричневым угол «даже в лекциях по геологии Союза говорилось не очень внятно»: он был тогда если не белым, то вполне себе серым пятном. Возможно, именно поэтому темой дипломной работы Куваев выбрал Чукотку и в 1957 году отправился туда на преддипломную практику.
Вместе с Куваевым на Чукотку поехали однокурсники – Юрий Мартынов, Владимир Воропаев, Михаил Блажеев, Вячеслав Москвин. Летели берегом Ледовитого океана несколько суток, застревая из-за непогоды то в Тикси, то в Нижних Крестах.
Экспедиция базировалась на востоке Чукотки в посёлке Провидения, в одноимённой бухте. Какие чудесные – серьёзные, поэтичные, проникнутые ещё первопроходческой надеждой и верой – названия у этих северных посёлков и берегов: от бухты Провидения до бухты Преображения, от островов Серых Гусей и мыса Сердце-Камень до Шалауровой Избы, залива Креста и Нижних Крестов… Здесь Куваев познакомился с опытным геологом Андреем Петровичем Поповым, с которым они подружатся. Тот так описывал дипломника, не походившего на «чечако» (этим словом, заимствованным из языка североамериканских индейцев, в «Смоке Беллью» Джека Лондона называют новичков-золотоискателей): «Был немногословен, сдержан. К его словам прислушиваются и редко оспаривают. Чувствуется, серьёзность и сдержанность придают его словам какой-то ненавязчивый товарищеский авторитет… От Куваева (фамилии его я тогда ещё не знал) исходила внутренняя сдержанная сила. Она и отличала его от сверстников, тоже не рядовых ребят. В будущем почти все они получили учёные степени, став кандидатами и докторами». Разве что, добавим, сам Куваев не стал. Его «диссертациями» будут книги.
Попов, Куваев, Москвин оказались в партии Виктора Ольховика. «Партия эта принадлежала весьма солидной „номерной“ организации, а потому и экипирована была очень хорошо…» – вспоминал журналист, прозаик Владимир Курбатов, подружившийся с Куваевым несколько позже в Певеке (не путать с критиком Валентином Курбатовым, который впоследствии такоже писал о творчестве Куваева).
Погрузив несколько тонн груза на «рейнский речной пароходик» под названием «Белёк» – «остатки репараций, невесть как попавшие на Север», – геологи вышли морем в направлении бухты Преображения, к старинному чукотскому стойбищу Нунлигран. Один из кочегаров заболел, спортивные Куваев и Москвин (несколько лет спустя, по воспоминаниям геолога Эдуарда Морозова, он оставил геологию и перевёлся в «службу телохранителей ВЦСПС») решили помочь – и с непривычки вымотались до полной потери сил.
Разгружались в Нунлигране. «Яранги оленеводов, пришедших из тундры, располагались в стороне, на обрывистом берегу ручья, яранги морских охотников стояли прямо на галечниковом валу. Из яранг в любое время можно было видеть море и вельботы, возвращавшиеся с охоты. Здесь же на берегу у воды круглыми сутками сидели старики в тюленьих штанах, в характерной позе: ноги сидящего были вытянуты под прямым углом к туловищу… Если вельбот приходил в штормовую погоду, квадратные куски моржового мяса кидались в воду и весь посёлок вылавливал их крюками вроде тех, что употребляются на лесных пристанях. По гальке и траве двадцатикилограммовые куски мяса тащились к ямам, где консервировался копальхен – особый продукт, выработанный тысячелетним опытом морских охотников… В вечной мерзлоте, в чистом чукотском воздухе мало микробов, и мясо не гниёт, а как бы закисает… Несмотря на специфический запах и вид, копальхен обладает своеобразным вкусом, и к нему быстро привыкаешь», – вспоминал Куваев. Здесь он впервые наблюдал за тем, как делают чукотскую байдару. «Кораблестроителем» выступал старый мастер Анкаун, которого Куваев потом вспомнит в очерке «В стране неторопливых людей»: «Чукотскую, или эскимосскую, байдару можно, я думаю, поставить в истории человечества в один ряд с колесом. И в тех владивостокских вельботах, что лежат около воды возле чукотских посёлков, как во всяком морском судне – пусть оно построено по чертежам, рассчитанным с применением всей современной математики, – есть та одухотворённость, которая была вложена когда-то в своё дело великими мастерами прошлого, а среди них и предками Анкауна». Куваев записывает чукотские слова, пробует описать тундру… – всё это потом будет им использовано. Размышляет о границах и возможностях рационального мышления, что впоследствии будет так занимать Чинкова, главного героя романа «Территория». Пишет иронические стихи:
…Заползают мысли
В мозговую клетку.
Что с Чукоткой будет
В эту пятилетку?
Или:
Прощай, угрюмая Чукотка,
Страна камней,
Страна дождей,
Страна повышенных окладов
И проспиртованных людей.
«Ещё в бухте Преображения я понял, что погиб, – скажет он позже. – Ничего похожего мне видеть не приходилось, как не приходилось раньше ходить на вельботах за моржами с чукчами, охотиться с резиновых лодок в море».
Из Преображения партия на двух тракторах, вышедших из Провидения двумя месяцами раньше, отправилась на запад – к реке Эргувеем и дальше к заливу Креста, чтобы вести геологическую съёмку этой слабоизученной местности. В задание были включены и поиски: можно было ожидать проявлений золота и киновари – ртутной руды.
Тракторные гусеницы месили тундру, срывая травяной покров. Сваренные из труб полозья врезались в почву, на многие годы оставляя блестящие коричневые следы. Приятной прогулкой эту поездку на тракторных санях назвать было трудно. «Перегруженные сани поминутно застревали. Они нагребали вал грунта перед собой, трактор глох, и надо было в мешанине содранных кочек нащупать водило саней, вынуть шкворень, чтобы трактор отошёл, прицепить сани с другого конца, оттащить их обратно, снова отцепить трактор и прицепить его к переднему концу саней. Приходилось нащупывать броды в десятках речек, бегущих к Берингову морю, а на остановках снимать тонну груза с верхних саней и вытаскивать снизу двухсоткилограммовые бочки с соляркой. Брошенные пустые бочки из-под солярки и груды вспаханной земли отмечали наш путь», – вспоминал Куваев, которого вместе с Москвиным с учётом их кочегарских подвигов и физподготовки определили в «прицепно-отцепную команду». Сани останавливались каждые двадцать минут, парни ходили вымазанные в торфяной жиже и даже во сне выплёвывали изо рта глину, камешки и корешки. В первый же день пришлось заниматься ремонтом трактора – с редуктора сорвало пробку, масло вытекло.
Сезон начали с опозданием на полтора месяца. На четырёхмесячную программу осталось два с половиной месяца. Геологам пришлось ходить в пешие маршруты по 30–40 километров. Куваев пишет: «Начались нечеловеческие „десанты“, когда всё – от спальных мешков и палаток до примуса и керосина – люди несли на себе. Мы разбивали стоянки в молчаливых горных долинах, встречали пастухов, и всюду была тундра, очарование которой, кажется, ещё никому не удалось передать. Я вырос в вятских лесах, но меня тянуло именно в безлесные пространства вроде тянь-шаньских предгорий или чукотской тундры».
