Кардин резко осуждал то, как португальские поселенцы, или большинство из них, относятся к индейцам, которых убивали или обращали в рабство по малейшему поводу (или без него). И это несмотря на повторные королевские приказы и официальные законы, запрещавшие подобную жестокость. Его отчет очевидца всего один из многих документов XVI–XVII вв., в которых подробно описывается, как поселенцы и королевские чиновники убивали, превращали в рабов и нещадно эксплуатировали индейцев; иезуиты-миссионеры были одиноки в своем стремлении защитить их. Даже если принять во внимание имевшие место преувеличения и тот факт, что индейцы не всегда воздерживались от враждебных действий, а также то, что некоторые из них были каннибалами, накопившиеся свидетельства дают возможность говорить о влиянии на поведение как португальцев, так и испанцев «черной легенды». Кардин приводит несколько примеров, как поселенцы выманивали индейцев из их деревень в сертане (sertao), внутренних засушливых районах страны, на побережье, где их превращали в рабов. В некоторых случаях охотники за рабами даже переодевались иезуитами-миссионерами, все были одеты в сутану и имели тонзуру, чтобы завоевать доверие дикарей, поскольку иезуиты были единственными белыми людьми, кому индейцы доверяли.
Приводимые Кардином свидетельства того, что португальские поселенцы часто в своем поведении руководствовались принципом, которому позднее последуют англосаксы в Северной Америке, что «хороший индеец – это мертвый индеец», слишком многочисленны, чтобы приводить их здесь. Достаточно процитировать одно из многих наблюдений, из которого становится ясно, какая пропасть пролегла между королевскими предписаниями и практикой колонистов.
«Что касается осуществления правосудия в отношении индейцев, Королю, нашему повелителю, следует понять, что хотя Его Величество, как и все королевские особы, его предшественники, всегда считают основной обязанностью губернаторов рассматривать и решать дела индейцев, тем не менее правосудие касательно их в Бразилии почти не имеет места. Это ясно видно по тем нападениям, ограблениям, пленениям и другим притеснениям, которым подвергаются индейцы вплоть до сих пор. К индейцам закон всегда был суров; их приговаривали к повешению, четвертованию, рассечению на части; им отрубали руки, пытали раскаленными щипцами и сажали на жерло пушки. Все это полагалось за убийство или соучастие в убийстве португальца (который, несомненно, заслуживал этого). Но всегда есть люди, и их немало в Бразилии, как и всегда они были, печально известные грабежами, воровством, поджогами, продажей в неволю и убийствами в отношении многих индейцев, против которых еще ни разу не было применено наказание. И следует опасаться, что возмездие придет с Неба ко всем жителям Бразилии».
На основании всего сказанного, принимая во внимание массу свидетельств, можно легко опровергнуть современное утверждение португальцев о бескровной колонизации Бразилии, отмеченное непроизвольной симпатией и пониманием к американским индейцам, чувством, которое отсутствует у других колониальных держав в Америке – испанцев, англичан, французов или голландцев. Но было бы, конечно, равным образом ошибочным недооценивать действительные достижения Португалии в колонизации Бразилии и утверждать, что к аборигенам всегда везде относились плохо, как уверяли Кардин и современные ему критики. Если поселенцы, в своей значительной части, рассматривали индейцев как источник рабочей силы, которых можно было принудительно использовать, нисколько не считаясь с ними, были также и примеры мирной расовой ассимиляции. Первопроходцу Дуарте Куэлью была передана в дар капитания Пернамбуку и часть морского побережья (donatario); два поколения его семьи в течение 1540–1570 гг. прилагали большие усилия, чтобы отстроить колониальное поселение, чему упорно сопротивлялись окрестные племена. В это же самое трудное время родственник Дуарте конкистадор Жерониму д’Албукерки, отличавшийся чадолюбием, прославился своими любовными похождениями. Его знали как человека «имевшего мягкий характер и дружественно расположенного к окружающим, и поскольку у него было много детей от дочерей местных племенных вождей, он относился к ним с предупредительностью». Патриарх «Адам из Пернамбуку», окрещенный этим именем из-за своего многочисленного потомства, в 1584 г. официально признал 24 своих отпрыска. И в наши дни многие из знатных семейств Пернамбуку гордятся своим происхождением от индейской «принцессы» Марии ду Эспириту Сайту Арку-Верде. Это была бразильская (и более плодовитая) Покахонтас
[22].
Иезуиты пытались сделать из кочующих индейцев оседлых христиан, собирая их в миссионерские поселки (aldeias), так же поступали, с переменным успехом, их испанские коллеги, создавая более известные всем резервации в Парагвае. Эти поселки первоначально располагались вблизи поселений белых и их небольших городков; иезуиты вынужденно давали согласие на работу своих подопечных у португальских поселенцев, оговаривая это рядом условий и гарантий. Но они стремились ограничить эти контакты, насколько это было возможно, и оградить своих неофитов от разлагающего влияния белых поселенцев и полукровок. По этой причине они воздерживались, в некоторых местах, от обучения новообращенных португальскому языку, пользуясь в миссионерских поселках в общении смесью диалектов тупи-гуарани с португальским языком. Монархия была также заинтересована в том, чтобы обеспечить дружеское сотрудничество с «цивилизованными» индейцами, которых называли Indios mansos («кроткие индейцы»), в защите прибрежных поселений от нападений корсаров – в первую очередь французских, а после 1570 г. и английских. Эти дружественные индейцы были также полезны, когда устраивали облавы на сбежавших негров-рабов, хотя индианки часто свободно вступали в связь с африканцами, когда представлялась такая возможность; мужчины этих рас обычно недолюбливали друг друга. В самых южных районах Сан-Паулу и Сан-Висенти процесс смешения белых и индейцев протекал интенсивнее, чем где-либо еще. Белые поселенцы брали в жены индианок или чаще сожительствовали с ними. В жилах жителя Сан-Паулу текла смешанная кровь (так обстояло дело почти со всеми), в этом было явное сходство бразильцев с франко-канадскими метисами, или, иначе, трапперами (фр. coureur-du-bois). Местные жители привычнее себя чувствовали на лесных тропах в отдаленных внутренних районах, чем дома на собственной ферме. Они удалялись вглубь континента на сотни миль в поисках индейцев-рабов и драгоценных металлов, отдельные их отряды проникли вплоть до Анд в конце века.
Ангола и королевство Конго, XVI–XVIII вв.
Как бы ни были удачливы индейцы в роли охотника, рыболова, бойца или охотника за рабами на службе белого человека и как бы ни желали индианки стать его женами, наложницами и служанками, именно труд раба-африканца стал основой плантационного хозяйства в трех (относительно) населенных прибрежных районах – Пернамбуку, Байя и Рио-де-Жанейро. Этих негров-рабов привозили в основном из различных областей Западной Африки, расположенных к северу от экватора, начиная, можно сказать, с 1550 г. Во второй половине XVI в. это были в основном Конго и Ангола. Первоначально рабы набирались в Сенегамбии из народностей волоф и мандинга в западной части Судана, на побережье рабов в Нижней Гвинее из народностей ардра и йоруба, а также из жителей Бенина и Варри в дельте реки Нигер. Острова Сан-Томе и Принсипи, особенно первые, вскоре стали перевалочным пунктом, где собирались партии рабов из Нижней Гвинеи, а позднее из Лоанго и Конго, для того чтобы быть проданными за золото в Сан-Жоржи-да-Мина (Элмине) или отправленными на продажу в Лиссабон, Бразилию или Испанскую Америку. Подобную роль исполнял остров Сантьяго среди островов Зеленого Мыса, куда свозились рабы из Сенегамбии. Работорговля на Сан-Томе и впоследствии выращивание сахарного тростника на этом острове получило значительный стимул после того, как португальцы установили дружественные отношения с королевством Конго народа банту в 1483 г. История безуспешных попыток насадить христианство и европейскую цивилизацию в этом африканском королевстве в первой половине XVI в. хорошо известна, и здесь необходимо только вкратце подытожить ее. Она наглядно показывает двойственность в подходе португальцев к черным африканцам, который сохранялся в течение длительного времени, – стремление спасти их бессмертные души и поработить их бренные тела.
