Акведук Агуаш-Ливреш был крайне необходим для горожан, так что простой трудовой люд заплатил причитавшийся налог, хотя, может, и не столь охотно. Но совершенно иное отношение сложилось у народа к Мафре, на строительстве которого было занято одновременно свыше 45 тысяч человек. Происходили массовые реквизиции телег и вьючных животных для перевозки строительных материалов и продовольствия, и если ремесленники не соглашались добровольно на работу на стройке, то их принуждали к этому. В 1730 г. французский консул с неудовольствием замечал, что было невозможно найти во всем Лиссабоне мастера, который мог бы починить колесо у экипажа, и он был вынужден ходить пешком, несмотря на свой высокий статус. Британский посланник также пожаловался на то, что не мог купить ведро известки для побелки своего дома. Еще в 1720 г. французский посол в Лиссабоне конфиденциально сообщал своему королю, что постройка никогда не будет закончена, поскольку казна была пуста и всех денег Иберийского полуострова будет недостаточно, чтобы оплатить ее. Но все же она была завершена, несмотря на многомесячные задержки зарплаты художникам и ремесленникам. Муниципалитет Лиссабона обанкротился, вынужденно набирая ссуды, чтобы помочь финансированию работ. Король не смог, несмотря на неоднократные напоминания и свои обещания, вовремя погасить сделанные займы. Швейцарский военный и натуралист Шарль Фредерик де Мервейё, посетивший Мафру в 1726 г., заметил, что почти каждый на строительстве жаловался на нелепое сумасбродство, и добавлял: «Определенно три четверти королевской казны и всего золота, привозимого из Бразилии, обратились в камни».
Но не только строительство Мафры привело муниципалитет Лиссабона к финансовому краху. Король также потребовал отметить ежегодный праздник Тела Христова в 1719 г. с таким небывалым размахом, что муниципалитет так и не смог заплатить все долги, набранные им по этому случаю. Заключение браков представителей королевских правящих домов Испании и Португалии в 1729 г. финансировалось в основном португальской стороной при помощи налога (известного под эвфемизмом donativo, или «свободный дар»), который собирался по всей Португалии и империи. Причем в Бразилии этот налог составлял 8 миллионов крузадо, и бразильцы португальского происхождения возмущались тем, что им приходится платить большую часть всего налога. Денежные переводы шли в Лиссабон много лет спустя и после того, как стало ясно, что поступления составляют лишь часть этой суммы. Незадолго до того, как Жуан Великодушный – так называли короля его верные подданные – умер в 1750 г., он превратился в маразматика-ханжу. В королевской казне не нашлось достаточно денег, чтобы оплатить его похороны. Некоторые из самых близких к королевскому двору слуг, включая кучера королевы, не получали за свой труд ничего в течение пяти лет. Те, кто служил в армии и на флоте в отдаленных колониальных гарнизонах, также зачастую с большим запозданием, да и то не полностью, получали причитавшееся им жалованье.
Следует, однако, признать, что сложившееся представление о короле Жуане V, как самом пассивном и суеверном среди всех португальских королей, который проявлял инициативу только в любовных связях с монахинями и тратил большие деньги на церкви и поощрение музыкантов, в значительной мере является весьма искаженным. В значительной, но не в полной мере. Он был совершенно другим человеком до того, как эпилептические припадки в 1740-х гг. превратили его в физического и умственного калеку и присущая ему религиозность превратилась в религиозную манию. До того, как это случилось, британский посол в Лиссабоне, который хорошо знал короля, считал, что у него «острый ум» и что он «удивительно быстро и живо» схватывал суть вопроса и находил решение. К такой положительной оценке приходишь после изучения деловой и частной переписки короля. Эти документы свидетельствуют, что на протяжении большей части своего правления это был умный и ответственно относившийся к своим обязанностям монарх, хотя и подверженный приступам депрессии и маловерия. Более того, наиболее явные отрицательные стороны его характера, если можно так выразиться, были присущи большинству его подданных. Лишь небольшая часть португальцев, проживших длительное время в Париже, Риме, Лондоне и Гааге и находившихся под влиянием идей эпохи Просвещения, могли осуждать многие пристрастия короля Жуана. Прежде всего – к пышным церковным службам и различным важным церковным празднествам, его покровительство инквизиции и подчеркнутое уважение к священникам, монахам и всем прочим деятелям церкви. Но большинство его соотечественников испытывали те же самые чувства. Возможно, отчасти причиной тому были многочисленные церковные праздники, поэтому в португальском году было только 122 рабочих дня, о чем свидетельствовал дон Луиш да Кунья в 1736 г. Другими словами, как говорил Жайме Куртезан в своем труде, посвященном Жуану Y, если король грешил в этом отношении, он грешил вместе со всем народом.
Падре Антониу Каэтану да Соуза, хронист и панегирист короля, писал уже в конце его длительного правления, что это было «счастливое царствование, которое вполне может быть названо золотым веком, поскольку из Бразилии поступало немереное количество золота». Это не было гиперболой, скорее небольшим преувеличением. Нарочитая расточительность короля Жуана V, которая была возможна только благодаря отсрочке выплаты долгов и задержке в выплате заработной платы, заставляла Европу думать, что португальский король значительно богаче, чем он есть на самом деле. Протестантский проповедник Джон Уэсли отразил это широко распространенное мнение в своих заметках Serious Thoughts occasioned by the great Earhquake at Lisbon («Серьезные размышления, вызванные большим землетрясением в Лиссабоне», 1755). «Купцы, проживающие в Португалии, сообщают нам, что у короля есть большое здание, полное алмазов, и в котором все еще хранится большое количество золота в монетах и слитках; это превышает все, что имеют все другие правители Европы». Это убеждение – или иллюзия – того, что действительно был золотой век короля Жуана V, с тем большей верой воспринималось в Англии, поскольку португальские и бразильские золотые монеты имели большее хождение в некоторых графствах страны, чем английские соверены. Они были законной валютой повсюду, и их стоимость ежегодно указывалась в карманных календарях; так, житель Эксетера в 1713 г. отметил: «В ходу у нас, можно сказать, исключительно португальское золото».
Места работорговли на побережье Гвинейского залива
Не принимая во внимание меркантилистские теории, бывшие в то время в моде, которые уделяли повышенное внимание приобретению (или сохранению) золотых и серебряных слитков, золотые монеты всегда имели непреходящее очарование для человека с тех самых пор, когда они были отчеканены впервые. Золото всегда было самым желанным материалом для чеканки монет, вследствие его незначительной распространенности и его красоты, а также потому, что спустя сотни лет его хранения, в земле или ином потайном месте, оно сохраняло свой блеск. По словам Жозе да Кунья Брушаду, португальского посла в Англии в 1710–1715 гг., «самые простые люди и знать не останавливались ни перед чем, чтобы приобрести золото». В XVIII в. двумя самыми известными португальско-бразильскими монетами (moeda) в обращении стали монеты в 4 тысячи рейсов и 6400 рейсов, известные в англосаксонском мире как «Джо». Они имели хождение в основном в Англии и обеих Америках, включая британские Североамериканские колонии до 1778 г. Эти золотые монеты часто чеканились в других регионах, как, например, во Французской Вест-Индии еще до прихода к власти Наполеона. Что касается европейских рынков драгоценных металлов, поставки бразильского золота из Лиссабона в Амстердам, Гамбург и другие города совершались при посредничестве Англии, благодаря британскому флоту и особым льготам, предоставляемым английскими фирмами и торговыми домами. К 1770 г., когда добыча бразильского золота резко упала, относятся сведения о купце-банкире из Сен-Мало, который импортировал «золото Португалии» из Лиссабона через Лондон и Кале. Экспорт золота из Португалии был строго запрещен законом, но английские военные корабли и пакетботы из Фалмута, которые совершали рейсы в Лиссабон каждую неделю, начиная с 1706 г., были освобождены от досмотра португальскими властями. Конечно, требовалась некоторая осторожность при доставке золота на борт корабля, но насколько далеко могли зайти англичане в этой контрабандной торговле золотом, показывает запись в журнале начальника интендантской службы на английском военном корабле, во время его стоянки в Лиссабоне в августе 1720 г.
