В повседневной жизни предрассудки, как правило, укоренены более глубоко в сознании людей, в отличие от постоянно меняющегося официального подхода к межрасовым отношениям. Переписка вице-королей Гоа с XVI по XIX в. пестрит действительными и надуманными свидетельствами об униженном во всех отношениях положении метисов и уроженцев Гоа в сравнении с родившимися и воспитывавшимися в Европе португальцами. Когда это было возможно, вице-короли и губернаторы ставили белых португальцев на основные военные и административные посты. Точно также поступали архиепископы и епископы при утверждении претендентов на высшие церковные должности. Советники муниципалитета Гоа, большинство которых имело евроазиатских жен, обратились в 1607 г. к монарху с жалобой, что все вакантные места в государственных учреждениях и в армии сразу же занимают юнцы, недавно приехавшие из Португалии и не видевшие ни одного сражения. Были, конечно, и исключения, как в случае с Гашпаром Фигейрой де Серпа на Цейлоне. Отец этого идальго был португальцем, а мать – сингалкой. Его выдающиеся военные способности дали ему возможность занять пост главнокомандующего португальской армией в войне с голландцами и сингалами в 1655–1658 гг. Можно привести в пример местных браминов, в жилах которых не текло ни капли европейской крови и которые становились дворянами и рыцарями при королевском дворе. Но такие примеры были исключением из общих правил. Многие родившиеся в Португалии дворяне, которые имели евроазиатских жен и свой дом на Востоке, жаловались, что не только их сыновей, но их самих обходят при назначении на какую-либо должность; при этом выбор делается в пользу зеленой молодежи, совсем недавно прибывшей из Португалии и надеявшейся через какое-то время вернуться. Застарелая неприязнь к уроженцам Гоа выражалась еще более окровенно, и с самого начала их заклеймили как трусливых, подлых и ненадежных. Фредерику Диниш д’Айяла, отпрыск знатного семейства Гоа, отразил эти напряженные национальные взаимоотношения между европейцами, метисами и гоанцами в своей книге «Гоа древний и современный» (Лиссабон, 1888). Он подчеркивает то постоянное презрение, с которым португальцы относились к местным индийцам, – «презрение столь глубокое и естественное, что любой португалец считал себя в силах штурмовать целое их поселение».
Несмотря на то что на колониальном обществе в Португальской Индии на протяжении нескольких веков лежала печать воинственности, в то же самое время развивались торговые и морские связи, так как почти все от вице-короля до юнги занимались торговлей открыто и на стороне. Люди семейные, или casados, зарабатывали на жизнь, в основном занимаясь морской торговлей в Азии, осущестляя каботажные плавания между портами, и в меньшей степени поставкой товаров в Лиссабон, используя морской путь вокруг мыса Доброй Надежды. Продолжительная Голландская война (1600–1663) разорила многие семейства, и португальская часть межпортовой торговли в Азии с этих пор резко уменьшилась в сравнении с голландской и английской. В основе больших состояний casados лежали доходы, полученные от владения плодородными землями «Провинции Севера», пока их не захватили маратхи в результате войны 1737–1740 гг. Отныне единственным источником их существования была служба в офицерском корпусе индийско-португальской армии, где политика эгалитаризма Помбала давала им большие возможности продвижения. Хотя некоторые офицеры в армии и на флоте, которые в XVIII в. приезжали каждый год из Европы, как и некоторые штатские правительственные чиновники, получавшие посты в Гоа, Дамане и Диу, женились на представительницах местных евроазиатских семейств и оставались там, класс Descendentes (порт, «потомки»), как теперь назывались метисы, не был многочисленным. В 1866 г. в Гоа их насчитывалось всего 2240 человек, но расформирование индийско-португальской армии шестью годами позже лишило большинство мужчин средств существования. Многие семьи были доведены до нищеты, и некоторые из них вынужденно слились с Canarins (порт, «уроженцы Гоа»), которых они столь долго презирали. К 1956 г. было всего лишь немногим более тысячи Descendentes среди почти полумиллионного населения, и, вероятно, их стало еще меньше в результате эмиграции после оккупации Индией Гоа шесть лет спустя. Нет более ошибочного (и общепринятого) мнения, что в жилах всех жителей Гоа течет португальская кровь. Большая их часть – это этнические индийцы, хотя благодаря принятию ими католицизма, образа жизни и языка португальцев, наряду с заимствованными португальскими именами, они интегрировались в культурный мир португальцев.
Неискоренимая черта любого общества, основанного на рабском труде, – половая распущенность, что была присуща также солдатам и поселенцам в Португальской Азии и которая порицалась представителями церкви. Один итальянский иезуит-миссионер так писал в 1550 г. из Индии святому Игнатию Лойоле в Рим: «Ваше Преподобие должны знать, что грех блуда так широко распространен в этих краях, что он ничем не сдерживается, что приводит к серьезным последствиям и проявляется в открытом неуважении Святых Таинств. Я говорю о португальцах, которые безоговорочно переняли все пороки и обычаи этой страны, включая порочный обычай покупать гуртом рабов, женщин и мужчин, словно овец, больших и малых. Несчетное число мужчин покупают каждый сразу несколько девушек и спят с ними, а потом продают. Есть множество женатых поселенцев, которые имеют четыре, восемь или десять рабынь и спят со всеми ними, что известно всем. Это превосходит всякую меру; так, один мужчина в Малакке имел 24 женщины разных народностей, которые были его рабынями, и он сожительствовал со всеми ними. Я привожу этот пример, так как он всем известен. Большинство мужчин, как только у них появляется возможность купить рабыню, сразу делают ее своей любовницей, совершая помимо этого всякие другие непристойности в моем скромном понимании».
Полтора столетия спустя падре Франсишку ди Соуза (Соза), иезуит из Бразилии с португальскими корнями, говорил то же самое о широко распространенной проституции среди женщин-рабынь в Португальской Азии и сексуальных связях португальских солдат с местными женщинами, «покрывающих нас несмываемым позором». Простой европейский и евроазиатский ремесленник имел от 15 до 20 женщин-рабынь; а один кузнец-мулат в Гоа в XVII в., как утверждали, обладал 26 женщинами и девушками, исключая рабов-муж-чин, в его домашнем хозяйстве. Состоятельные горожане и чиновники часто владели от 50 до 100 рабами, занятыми в хозяйстве, а у богатых дам их было свыше трехсот. Такое большое количество рабов давало престиж и повышало социальный статус их владельца. Это было отличительной чертой жизни португальских колоний в Африке и Южной Америке, так же как и в Азии.
Но не только женщины-рабыни разного цвета кожи, подобные смуглой «Барбаре Эшкраве», которой Камоэнс (Камоинш) посвятил одну из своих самых очаровательных поэм, влекли к себе португальцев. Индийские профессиональные храмовые танцовщицы и проститутки производили потрясающее впечатление на многих идальго, о чем свидетельствует нескончаемый поток официальных обличительных документов и законодательные меры против этих «гарпий», принимавшиеся вице-королями и архиепископами в 1598–1734 гг. Наши современники, с неподдельным интересом наблюдающие за любовными похождениями Джеймса Бонда и подобных ему персонажей, вряд ли стали бы реагировать на проявление лузитанского либидо в XVI–XVII вв. в Азии подобно иностранцам Яну ван Линсхотену, Пюрару де Лавалю, Никколао Мануччи и прочим – со смешанным чувством ужаса и восторга. Не говоря уже при этом о брезгливом презрении иезуитов-миссионеров и прелатов церкви. Конечно, дети, родившиеся в этом браке от матерей-рабынь, редко имели возможность получить соответствующее воспитание и образование. В то же время те, кто родился в законном браке, довольно часто попадали под разлагающее влияние окружающей среды. Более того, тот принцип свободы сексуальных связей мужчины, независимо от его положения в колониальном обществе, не распространялся на женщин. Мужчины, убивавшие своих жен по подозрению в супружеской измене, редко подвергались судебному преследованию.
