Итальянский путешественник Никколао Мануччи, один из самых строгих критиков португальцев в Индии, который описывал Гоа (в 1666 г.) как «место, где предательство правит бал, где нет страха Божьего и ни во что не ставят иностранцев», признавал, что «есть между ними и люди искренние, как и среди других народов». Если разврат, воровство и предательство довольно часто встречались в португальских поселениях от Мозамбика до Макао, одновременно имели место благотворительность, радушие и гостеприимство. Путешественник Питер Манди из английского Корнуолла оставил нам описание своего пребывания в зажиточном семействе в Макао, в котором он гостил в 1637 г. У хозяина-португальца было несколько рожденных здесь дочерей, и Питер писал, что «нигде в мире, за исключением Англии, не найдется столь прекрасных лицом и статью созданий, которые могли бы так богато одеваться, украшая себя драгоценностями; при этом их излюбленным нарядом было японское кимоно, которое сообщало им особую грацию». Обеды устраивались роскошные, с несколькими переменами блюд, подаваемых на серебряных тарелках, которые менялись с каждым новым яством. «Почти тот же самый этикет соблюдался и при сервировке вин; рядом с каждым прибором стоял серебряный кубок, которые сразу же, как только они опустошались, наполнялись великолепным португальским вином. Во время обеда пели, и звучала музыка, исполняемая на лире и гитаре». Если в XVI и XVII вв., не ясно, по какой причине, часто были слышны жалобы на роскошь, аморальное поведение и опасность существования в Португальской Азии, особенно в Гоа, в XVIII в. на смену им пришли сожаления о бедности и серости жизни.
Если колониальное общество в Португальской Азии на протяжении столетий составляли военные и купцы, то в Португальской Америке и в других местах оно развивалось несколько в ином направлении. Оба общества сильно зависели от рабского труда, но плантационное рабство было присуще только Америке. Лишь отдельные поместья (prazos) имелись в районе Замбези в Африке, где выращивали экспортные культуры, урожаи которых были незначительны. Когда закончилось время первопроходцев из «Новой Лузитании», на смену лесорубам в бразильских лесах и торговцам пришли владельцы плантаций сахарного тростника, а затем и производители табака в районах прибрежных поселений, где сахар так и оставался королем экономики на протяжении всего колониального периода. Плантация сахарного тростника была самодостаточным хозяйственным предприятием; кроме самих посадок этой культуры здесь были оборудованы дробильные машины, котлы, чаны и перегонные кубы; сахар перевозили на повозках, запряженных быками, на лодках и баржах. Работали только негры-рабы под надзором десятников, надсмотрщиков и управляющих, многие из которых были мулатами. Самые богатые плантаторы, владельцы сахарных заводов (senhores de engenho), быстро превратились в патриархальную сельскую аристократию, власть которой на своей собственной земле была абсолютной; плантаторы оказывали громадное влияние на гражданскую политику, принимая участие в работе муниципальных советов. Вот описание этого класса, сделанное в самом начале XVIII в.: «Быть владельцем плантации и энженьо – большая честь, к которой многие стремятся, потому что это дает власть и обеспечивает покорность и уважение многих людей. И если он, а часто это так и бывает, человек состоятельный и имеющий административную власть, то в Бразилии к нему относятся с тем же почтением, что и к титулованной знати в Португалии».
Столетием позже Сантос Вильена заметил, что senhores de engenho «обычно высокомерны и надменны, и столь тщеславны, что считают – никто не может сравниться с ними». Наряду с этим они также славились, как правило, поразительным гостеприимством. Арендаторы земельных участков на плантациях (lavradores de canas), которые должны были поставлять тростник на сахарный завод, и производители табака и рома, сколачивавшие довольно значительные состояния, редко достигали такой же славы и известности. Плантатор был во многом подобен монарху.
В конце XVII – начале XVIII в. в разное время и в разных районах сложились еще две социальные группы – крупных скотоводов и старателей. Первые владели большими стадами коров, которые паслись на принадлежавших им обширных участках пастбищных земель в сертане, внутренних засушливых районах Бразилии. Золотодобытчики обогатились на шахтах в штате Минас-Жерайс.
Постепенное продвижение посевов культур сахарного тростника и табака из прибрежных районов в сертан способствовало его освоению. Скотоводы и перегонщики скота, которые были, в большинстве своем, смешанного происхождения – белые, негры и индейцы, – проникали все дальше во внутренние области страны в поисках новых пастбищ по долине реки Сан-Франсиску и другим естественным путям. Это движение стало особенно заметным после 1650 г., и многие местные названия городов, расположенных в западном направлении, указывают на это – Кампо-Гранде, Кампинас, Курраль-дель-Рей, Кампос, Вакария и др. Все перечисленные нами виды занятий не были несовместимы друг с другом, и наиболее предприимчивые личности совмещали их в одном лице. Жуан Пейшоту Вьегас, графика которого воспроизводит яркие сцены обыденной жизни Баии, одинаково успешно выращивал сахарный тростник и табак, занимался скотоводством и был советником муниципалитета и членом братства милосердия. Мануэл Нуньеш Вьяна, эмигрант из Минью незнатного происхождения, стал одним из известнейших владельцев ранчо в малонаселенной долине реки Сан-Франсиску и только потом сделал себе состояние на добыче золота в Минас-Жерайсе, где он возглавил португальцев-золотоискателей в их борьбе с паулистами в 1708–1709 гг. Так же как и в случае с плантаторами, крупные скотоводы и земельные магнаты внутренних районов часто брали на себя отправление правосудия. Все усилия короны в законодательном порядке ограничить размер их латифундий не имели долгосрочного эффекта. В XVIII в. предприниматели в оптовой и розничной торговле крупных городов и подрядчики многочисленных королевских монополий обрели влияние в таких городских центрах, как Салвадор, Ресифи, Рио-де-Жанейро и Ору-Прету. Однако патриархальную аристократию колониальной Бразилии всегда представляли плантаторы-сахарозаводчики, и именно из этого класса выходили известные государственные и политические деятели империи XIX столетия.
Плантаторы способствовали принятию закона, запрещавшего наложение ареста на их имущество – плантации, сахарные заводы и иную недвижимость – за долги. Кредиторы не имели права взыскивать более чем один урожай за сезон. Раздел наследства был также запрещен, и вся собственность переходила к первенцам. Несмотря на простое происхождение многих известных плантаторов, эта патриархальная сельская аристократия имела гораздо большее влияние, чем аристократы-землевладельцы в Португалии, которых в 1719 г. английский посол в Лиссабоне лаконично охарактеризовал следующим образом: «Основной закон этого королевства предписывает аристократии во всем подчиняться желанию короля. Только их титулы остаются за ними на всю жизнь; их поместья – это в основном королевские земли, хотя и дарованные им в пожизненное пользование и передаваемые по наследству, но владение ими полностью зависит от монаршей милости, от того, насколько аристократы лояльны королю». Эндогамия, когда двоюродный брат брал в жены двоюродную сестру, а дяди женились на племянницах, была частой практикой в высших классах общества и в Португалии, и в Бразилии, что привело к формированию в Бразилии земельной аристократии, для которой были характерны браки между родственными семействами. Их обширные и часто заброшенные поместья во внутренних районах страны обладали иммунитетом, так что чиновники колониальной администрации не имели права вмешиваться в их дела. И это несмотря на то, что первоначально эти земли жаловались короной в виде наделов определенной площади (sesmaria), и если земли не возделывались и не использовались должным образом, то они могли быть экспроприированы.
