Капитан к этому времени уже по самую макушку налился темной кровью и стал похож на человека, готового умереть от апоплексического удара.
– Я вами недоволен, капитан, – сухо сказал ему Губанов и, обогнув начальника караула, как неживой предмет, твердым шагом направился в сторону лестницы.
Начкар четко выполнил поворот кругом и угрюмо затопал следом. На пороге расположенной в полуподвале караулки Губанов остановил капитана, уперевшись ладонью в его твердую, как чугунная плита, широченную грудь.
– Я сам, – сказал он. – Побудь здесь, капитан. Начальник караула отступил от двери и отошел к стоявшему посередине подвала биллиардному столу, над которым висела накрытая похожим на гроб жестяным колпаком люминесцентная лампа. Губанов отпер дверь торчавшим в замочной скважине ключом и вошел в караулку, слегка поморщившись от шибанувшего в нос запаха казармы. Наличие этого запаха было необъяснимо, поскольку никто из охранников губернатора не носил кирзовых сапог и не пренебрегал правилами личной гигиены, но запах был неистребим, и Губанову оставалось только смириться с фактом его существования.
Звонарев сидел на топчане напротив двери, привалившись спиной к обшитой сосновыми досками стене и придерживая у лба мятый носовой платок. Губанов с удовлетворением разглядел на платке несколько пятен крови.
При виде Губанова Звонарев испуганно вскочил и вытянулся по стойке “смирно”, словно дело происходило где-нибудь на плацу. Рожа у него при этом была бледная, перепуганная, а слева на лбу синела здоровенная, сочащаяся прозрачной сукровицей гуля. Пиджака на нем не было, и Губанов издалека разглядел, что висящая у Звонарева под мышкой кобура пуста.
Подойдя поближе, он с отвращением увидел на воротнике белой рубашки охранника смазанный след бледно-розовой губной помады. Звонарев, похоже, понял, куда он смотрит, и попытался отступить назад, но позади был топчан, и он, пошатнувшись, замер в неудобной позе, сильно отклонившись назад и полусогнув ноги.
– Ну что, лейтенант, – миролюбиво сказал Губанов, – идут мне рога? Что же ты, сукин сын, раньше этого не сделал, если у тебя так уж под хвостом чесалось? Почему надо было дождаться именно того дня, когда тебе, кобелю, поручат ее охранять?
– Товарищ майор, – пролепетал Звонарев, – товарищ майор, разрешите… Ничего же не было, товарищ майор! Бес попутал, но ничего не было! Я же не успел ничего! Она меня почти сразу по башке гвозданула.., даже не знаю, чем. Так врезала, что свет потух. Поверьте, Алексей Григорьевич…
Губанов бросил на пол окурок, растер его подошвой ботинка и немедленно закурил снова. Без сигареты он не знал, куда девать руки и что делать с лицом, которое время от времени принималось противно дергаться, как гальванизированная лягушка.
– Чудак, – сказал он. – Да мне плевать, трахнул ты ее или нет. Все мы взрослые цивилизованные люди, а это значит, что каждый может совокупляться где и с кем угодно, не нарушая при этом закон, общественный порядок и не пренебрегая своими служебными обязанностями. Ты пренебрег своими служебными обязанностями, дружок. Эта женщина.., моя жена, – поправился он после короткой паузы, – больна. Дав ей возможность сбежать, ты поставил под угрозу ее жизнь и репутацию губернатора, не говоря уже о моей. А все потому, что всю жизнь думаешь не головой, а головкой. Что ты на это скажешь?
– Виноват, – сказал на это лейтенант Звонарев. Он был высок, строен, широкоплеч и умел улыбаться так, что устоять перед его улыбкой не могла ни одна баба.
«Красавец, – подумал Губанов, в упор глядя на него. – Генофонд нации. Но при этом дурак. Дело действительно не в том, трахнул он ее или нет, и даже не в том, что дал ей сбежать. Дело в том, что он дурак и хвастливый кобель, и если не завтра, то пару месяцев спустя, когда страх пройдет, примется звонить на каждом углу, что трахался с дочкой губернатора, которая приходится его начальнику женой. В генофонде нации не место дуракам, у которых главная движущая и направляющая сила всего их существования болтается между ног. А жаль. Паренек и вправду красивый. Шел бы на завод. Вольно же ему было переться в нашу контору!»
– Виноват, – согласился он, подходя к Звонареву еще на шаг. – Что виноват, то виноват, ничего не скажешь.
– Что… – Звонарев поперхнулся, откашлялся, сглотнул всухую и попытался снова встать прямо. – Что со мной будет?
– Теперь уже ничего, – равнодушно сказал Губанов. – Ты уволен, лейтенант.
Он сложил пальцы правой руки в щепоть и сделал ею короткое стремительное движение, похожее на бросок змеи.
Звонарев страшно захрипел, схватился обеими руками за горло и косо рухнул на топчан, скатившись оттуда на пол.
Губанов повернулся к двери, распахнул ее и поманил к себе начальника караула. Тот вошел в комнату, остановился, окинул лежавшее на полу у топчана тело равнодушным взглядом и снова поднял голову, ожидая распоряжений.
– У тебя есть вопросы, капитан? – дымя зажатой в углу рта сигаретой, спросил Губанов.
– Нет, – односложно ответил начальник караула.
– Тогда, может быть, ты сам хочешь что-нибудь сказать? Может быть, у тебя есть какие-то замечания, предложения.., возражения, наконец?
– Есть, – неожиданно сказал капитан. – Мне нравится эта работа. Здесь хорошо платят, и вообще… Звонарев сам виноват в том, что с ним… – он снова покосился на тело, – в том, что с ним случилось.
– А что же с ним случилось? – вкрадчиво поинтересовался Губанов.
– Я полагаю, автомобильная катастрофа, – ответил капитан. – Не справился с управлением на повороте, ну, и…
– Пьяный, – полувопросительно добавил Губанов.
– Пьяный так пьяный, – не стал спорить капитан. – Конечно, пьяный! У нас же все-таки не Кавказ, серпантинов нету, да и погода более или менее… Да, точно, пьяный. Не меньше бутылки выжрал, я думаю.
Звонарев издал негромкий хрип и слабо шевельнулся.
– Разрешите приступать? – спросил начальник караула.
– Конечно, – кивнул Губанов. – Погоди-ка, капитан. Твои люди в курсе событий?
– А что вас больше устраивает?
– Меня устраивает, чтобы никто ничего не зная.
– Тогда я не стану ставить их в известность, – пообещал капитан.
Губанов ухмыльнулся. Разумеется, охрана была в курсе, и обещание капитана не ставить в известность своих подчиненных означало только то, что эта информация будет надежно похоронена.
– За что я тебя люблю, капитан, – сказал Губанов, – так это за прямоту.
Он поднялся наверх и через несколько минут услышал, как со двора, рыкнув двигателем, выехала машина. Этот вопрос можно было считать улаженным, но майор знал, что не успокоится, пока за его женой не закроется дверь отдельной палаты со звуконепроницаемыми стенами. Он снова ухмыльнулся, подумав, что звуконепроницаемость еще не возведенных стен находится под вопросом: Кацнельсон мог увлечься экономией и заложить в проект внутренние перегородки из оберточной бумаги. “Надо бы его проконтролировать”, – подумал майор, но тут во дворе снова зашумел мотор, по ровному асфальту подъездной дорожки коротко прошуршали широкие колеса, и, выглянув в окно, Губанов увидел любовно отполированный черный “мерседес”, плавно затормозивший у крыльца.
