Этот автомобиль, конечно, не шел ни в какое сравнение с коричневым “гольфом”, который у Купчени увели на минском авторынке. Особенно хороша была несущаяся вскачь хромированная лошадь, укрепленная на радиаторе машины вместо привычной фордовской эмблемы. Купченя украдкой дотронулся до лошадиного силуэта пальцем. Машина была чудо как хороша, и Владимир от души пожалел, что это чудо, хотя и основательно помятое, сейчас придется утопить.
Он закрепил трос и несколько раз сильно дернул, проверяя узел. Руки совсем закоченели, потому что он не успел выпросить у Кацнельсона новые перчатки. На нижней губе у Купчени дымился окурок: раз уж ему удалось ускользнуть из-под бдительного ока прораба, нужно было получить от этого максимум удовольствия, а курение во время трудового процесса как раз и было одним из удовольствий, строго-настрого запрещенных лютым Кацнельсоном.
Водитель выставил из кабины всклокоченную белобрысую голову.
– Ну что, – спросил он, – за руль сядешь?
– Элементарно, Ватсон, – откликнулся Купченя и принялся шарить по салону “мустанга”, разыскивая тряпку, поскольку переднее сиденье и рулевое колесо были густо перепачканы кровью.
Тряпки нигде не было, зато на полу рядом с задним сиденьем обнаружилась пустая спортивная сумка. Купченя поднял ее, намереваясь использовать в качестве протирочного материала, и сразу понял, что внутри что-то есть – что-то небольшое, но увесистое. Он запустил руку под клапан, и его пальцы сомкнулись на чем-то, что могло быть только пистолетным стволом.
Вынув странный предмет из сумки, Купченя убедился в правильности своей догадки. Ему пришло в голову, что это может быть игрушка, но солидный вес пистолета без слов утверждал обратное. Тогда Купченя решил, что пистолет газовый: уж слишком большим, солидным и смертоубойным он выглядел, чтобы быть настоящим. Пошарив рукой по дну сумки, Купченя нашел еще что-то. Это оказалась запасная обойма, в которой тускло поблескивали самые настоящие патроны.
– Ни хрена себе, – вслух сказал Купченя, мучаясь дилеммой: забрать пистолет себе или утопить вместе с машиной. Купченя был хозяйственным человеком, и просто взять и утопить хорошую вещь, которую можно было безнаказанно присвоить, казалось ему почти кощунством.
– Ну, чего ты там вошкаешься? – перекрикивая рокот двигателя, спросил водитель самосвала, по пояс высунувшись в открытую дверцу. – Время же идет!
– Да пошел ты знаешь куда! – проорал в ответ Купченя, вороватым жестом запихивая пистолет в глубокий карман утепленных рабочих штанов. – Тут все в кровище, как будто кабана резали. Что же мне, прямо так во все это садиться? Протереть надо!
– Так протирай! – крикнул водитель. – Время, браток!
Голос у него опять сделался плачущим, и Купченя презрительно скривил губы, ожесточенно возя сумкой по испачканному сиденью. “Смотри-ка, как тебя разбирает, – подумал он. – А то все гоголем по площадке расхаживал, замечания всем делал – ни дать ни взять, долбаный министр строительства”. Это лишний раз подтверждало твердое убеждение Купчени в том, что восемьдесят пять процентов профессиональных водителей – просто заносчивые козлы.
Он швырнул смятую, испачканную сумку на заднее сиденье, разогнулся и отлепил от нижней губы все еще тлеющий окурок. Привычно зажав его между подушечкой большого и ногтем указательного пальца, Купченя выстрелил окурком куда-то в сторону заднего колеса.
Окурок еще летел, лениво кувыркаясь в воздухе, а Купченя уже понял, что натворил, и вмиг покрылся липким холодным потом. Он хотел отскочить и упасть лицом в мокрый снег, но ноги вдруг сделались ватными, и он остался стоять столбом, глядя на то, как выпущенный его опытной рукой окурок летит прямиком в бензиновую лужу, натекшую из поврежденного бака. Ему казалось, что этот полет длится целую вечность. Он успел о многом подумать за это время и даже вообразил на секунду, что все еще может обойтись, но тут окурок ,с высокой точностью упал в лужу высокооктанового бензина. Бензин вспыхнул, а в следующее мгновение исковерканный бак “мустанга” взорвался с глухим кашляющим звуком.
Купченя наконец нашел себе настоящие неприятности.
* * *
Глеб приходил в себя медленно, как ныряльщик, поднимающийся на поверхность с огромной глубины, где темно и холодно, а вода со страшной силой давит на барабанные перепонки, причиняя адскую боль. Боль была первым, что он ощутил, и по мере всплытия она не проходила, а, наоборот, усиливалась. Потом включилось сознание. Несколько минут Глеб думал о том, как ему больно и где именно у него болит, а потом, всесторонне изучив и классифицировав свои болевые ощущения, стал думать о том, откуда они взялись.
Это уже было гораздо более конструктивное направление мыслей, и вскоре он уже во всех подробностях вспомнил все, что с ним произошло. Полным мраком был покрыт только самый конец его утренних приключений. Кажется, он ехал на машине, не вполне соображая, куда и зачем едет, но вот что было дальше, Слепой решительно не помнил. Неужели его угораздило потерять сознание прямо за рулем? Но тогда он должен все еще быть в машине, а не лежать на спине, вытянувшись во всю длину и ощущая под собой чистые простыни. “Или я как-то ухитрился добраться до дома? – подумал Глеб. – А что? Приехал, умылся и лег в постель… Сроду я не ложился спать по утрам, но я же все-таки ранен, так что уважительная причина у меня есть. И потом, кто сказал, что сейчас утро? Может быть, я целый день добирался. Почему бы и нет, раз я все равно ничего не помню?"
Он осторожно приоткрыл глаза. В комнате было светло и сильно пахло стройкой: свежей штукатуркой, известковой пылью, краской и еще чем-то, имевшим самое непосредственное отношение к строительству. “Ремонт у нас, что ли?” – по инерции подумал Глеб, но остатки сонной мути уже развеялись, как туман, и он понял, что находится в совершенно незнакомом месте.
Место это на первый взгляд более всего напоминало новенький, с иголочки, гостиничный номер, который еще не успели обставить. Слегка шероховатые на вид кремовые стены смыкались с белоснежным, разделенным на идеально ровные квадраты потолком. В центре каждого квадрата поблескивал стеклянный глаз точечного светильника. Слегка приподняв гудящую голову, Глеб увидел приоткрытую дверь, которая вела в соседнее помещение. Там было темно, но Сиверов разглядел в полумраке еще одну дверь. Между двумя дверями было никак не больше полутора-двух метров, и Слепой пришел к выводу, что там находится прихожая.
С трудом вывернув непослушную шею, он посмотрел назад.
Там было большое, на всю ширину торцовой стены, окно в пластиковой раме без переплета, зачем-то забранное снаружи легкой и красивой, но, несомненно, очень прочной решеткой. Дальше виднелись забрызганные белым верхушки елей, и Глеб прикинул, что помещение, в котором он оказался, находится как минимум на третьем этаже.
Третий этаж и решетка на окне как-то плохо сочетались друг с другом, но Слепой решил пока не торопиться с выводами – для выводов у него было маловато информации.
С облегчением откинувшись на подушку, он переждал приступ головокружения и приступил к дальнейшим исследованиям. В результате этих исследований выяснилось, что он раздет до белья и лежит на каком-то топчане, укрытый байковым солдатским одеялом в хрустящем от крахмала пододеяльнике. Грудная клетка у него была туго стянута бинтом, и на голове тоже обнаружилась марлевая чалма, намотанная с профессиональной ловкостью. Тем не менее, на больницу это место было совершенно не похоже. Оно вообще мало на что походило, это странное место с решеткой на окне, выстроенное и отделанное с европейской скрупулезностью и аккуратностью.
