Ни черта у него тогда не вышло, потому что Галка была не из таковских. Тогда, накануне своего первого запоя, Галка поражала Бородича цельностью своей натуры и спокойной уверенностью в себе и своей семье.
Запирая машину под неумолкающее щебетание Иришки, Бородич снова вздохнул. Наблюдать за тем, как на твоих глазах разрушается человеческая личность, всегда тяжело, но когда человек по-настоящему тебе близок, это тяжело вдвойне.
Они поднялись на седьмой этаж в чистеньком лифте.
Иришка, как всегда, выразила желание самостоятельно нажать на кнопку, и Бородачу пришлось приподнять ее, держа под мышками, поскольку без посторонней помощи она доставала в лучшем случае до кнопки второго этажа. На лестничной площадке тоже было чисто и все еще попахивало стройкой. Бренча связкой ключей, Бородич открыл обитую вишневым дерматином дверь и галантно пропустил Иришку вперед.
Он вошел в квартиру, улыбаясь, – Иришка все-таки подняла ему настроение, да и принесенные им новости были хорошие, – заглянул в спальню и остановился, как вкопанный.
Он, как всегда, не успел как следует подготовиться к тому, что увидел в спальне. Это было, как пощечина, и на какое-то время у него даже захватило дух. Столбом стоя в дверях, он отстранение подумал, что человеческая фантазия все-таки безгранична, особенно если ее как следует подогреть алкоголем.
Большое окно было распахнуто настежь. Галка сидела на подоконнике в чем мать родила и сосредоточенно плевала вниз, стараясь, судя по всему, попасть кому-нибудь на плешь. Поискав глазами, Бородич обнаружил недопитую бутылку портвейна на тумбочке рядом с развороченной кроватью. Стакан, слава богу, был только один, но легче Ивану от этого почему-то не стало.
Он попытался заговорить, но поначалу вместо слов из груди вырвался какой-то смешной придушенный писк. Бородич откашлялся, прочищая горло, и успел, не глядя, поймать левой рукой и мягко задвинуть за спину сунувшуюся в комнату Иришку. Ребенку было вовсе не обязательно видеть это безобразие. Бородич много бы отдал за то, чтобы тоже не видеть этого, но ему-то деваться было совершенно некуда.
Галка повернула к нему обрюзгшее от беспробудного пьянства лицо с нездоровыми синими кругами под глазами и пьяно ухмыльнулась.
– С-салют, – сказала она. – Вы уже вернулись? А почему так рано?
Язык у нее совсем заплетался, и Бородич пожалел, что не приехал часом раньше или позже. Появись он здесь на час раньше, это позорище можно было бы предотвратить, а задержка хотя бы в полчаса дала бы ему отличную возможность застать жену мирно спящей, избавив таким образом от необходимости уговорами, а то и силой, снимать эту полоумную с подоконника. “Нет, – подумал он снова, – так жить нельзя. Нужно искать какой-то выход, иначе быть беде”.
– Слезай оттуда и оденься, – стараясь говорить спокойно, сказал он. В висках маленькими злыми молоточками стучал пульс, его толчки становились все боле? частыми и сильными, словно какие-то чокнутые шахтеры пытались изнутри продолбить голову Бородича насквозь и выбраться наружу. О том, что будет, если эти ребята добьются своего, Ивану думать не хотелось.
– Слезай оттуда и оденься, – пьяным голосом передразнила жена, снова отвернулась к окну, тщательно прицелилась и плюнула вниз. – Промазала, – сообщила она. – Слишком высоко, трудно целиться.
Бородич спиной вперед выдвинулся в коридор, вытесняя из комнаты Иришку, и плотно прикрыл дверь.
– А маме опять плохо? – спросила Иришка.
– Все в порядке, – почти не слыша собственного голоса из-за барабанной дроби совсем сбесившегося пульса, сказал Бородич. – Все будет в порядке. Интересно, что у нас сегодня по телевизору?
– Мультики! – закричала Иришка и, на время забыв о том, что “маме плохо”, устремилась в большую комнату.
Бородич включил ей телевизор. Ему повезло – передавали мультфильмы, целую программу, и Иришка была на какое-то время нейтрализована. Он открыл стеклянную дверцу польской трехсекционной стенки, взял с полки коробку шоколадных конфет и сунул ее Иришке.
– Налетай, – сказал он.
– Ты что, папа? – Иришка округлила глаза. – Мама же будет ругаться!
– Не будет, – пообещал Бородич. – Ты, главное, все не съедай, а то живот заболит.
Иришка что-то ответила, но он уже не слышал ее. В глазах у него то темнело, то снова прояснялось в такт бешеным ударам пульса. Он был по-настоящему напуган и разозлен. Пьяные скандалы – это одно, но то, что выкинула Галка на этот раз – это уже черт знает что. Поднесла подарочек, ничего не скажешь…
Прихожая, как во сне, криво проплыла мимо. Бородич вошел в спальню, борясь с ощущением, что движется под водой, и заскрипел зубами от нового унижения и испуга.
Галка уже не сидела на подоконнике – она стояла на нем во весь рост и махала кому-то рукой с таким видом, словно была спускающейся по трапу авиалайнера кинозвездой, приветствующей собравшуюся внизу толпу поклонников. В том, что толпа внизу имеет место, можно было не сомневаться – легкий шум и отдельные испуганные возгласы были слышны даже здесь, на седьмом этаже.
Бородич метнулся к окну, стараясь двигаться бесшумно и ожидая, что Галка вот-вот слишком сильно подастся вперед, оступится, и в оконном проеме не останется ничего, кроме голубого неба.
– Да здравствует ленинская коммунистическая партия! – выкрикнула Галка и снова помахала рукой. – А особенно комсомол Бородич наконец пересек комнату, показавшуюся ему длинной, как стадион, и схватил жену за руку. Смотреть вниз, в окно, он избегал, но боковым зрением все равно разглядел на тротуаре кучку зевак – человек двадцать, не меньше. Бешено стучавший в висках пульс вдруг угомонился, и теперь второй секретарь райкома ВЛКСМ Иван Бородич не ощущал ничего, кроме сосущей пустоты внутри. Ему вдруг показалось, что теперь так будет всегда: звенящая пустота в голове, сосущая пустота под диафрагмой и ватная, бессильная пустота в руках и ногах, как у какой-нибудь резиновой игрушки. Несмотря на жару, его прошиб ледяной пот, и ладонь, сжимавшая запястье жены, моментально сделалась скользкой.
– Свободу Юрию Деточкину! – с пьяной бесшабашностью выкрикнула Галка, крутанула рукой и вывернулась из захвата.
Это движение было слишком резким. Она покачнулась, теряя равновесие, но почти сразу ухватилась за край оконной рамы и выпрямилась. Бородич схватил ее за талию и потянул на себя. От обнаженной Галкиной кожи исходил несвежий запашок. Ивану даже показалось, что от нее пахнет вином, словно она потела портвейном, но сейчас ему было не до тонкостей. Он осторожно оттаскивал жену от зияющей семиэтажной пропасти, и на какое-то мгновение ему почудилось, что он преуспел: Галка подалась назад, уступая его усилиям, и даже положила руки ему на плечи, повернувшись к улице спиной. “Голым задом”, – с чувством, близким к отчаянию, уточнил про себя Бородич.
В следующую секунду лежавшие на его плечах руки напряглись, пытаясь оттолкнуть его.
– Пусти, говнюк! – пьяно растягивая слова, заорала Галка и отвесила ему трескучую оплеуху, одновременно полоснув ногтями по другой щеке.
