– Думаю, среди офицеров есть такие, кто хорошо рисует, – поразмыслила Ева, взяв кусок мясного пирога. – Можно попросить кого-то из них. И вы, видимо, возлагаете на меня большие надежды, но вдруг что-то не срастется, и я хотел бы чтобы вы описали эту операцию, упомянув меня.
– И что же может не срастись? – нахмурился Андрей Ионович. – Даже если ты вдруг решишь закончить свою карьеру в медицине после войны, хуже не будет, если ты напишешь эту статью. Но я в подобном раскладе сильно сомневаюсь, а значит, писать в любом случае должен ты.
– Хорошо, будь по-вашему, Андрей Ионыч, коли вы так настаиваете, – засмеялась Ева, чуточку захмелев от коньяка после такого тяжелого дня. – Напишу я эту статью, обещаю, – кивнула она. – Надеюсь, вы окажете мне честь и разрешите указать вас как моего наставника?
– Это будет честью для меня, – Михайловский склонил голову в полупоклоне и взял стопку с коньяком. – За ваши будущие успехи и достижения, мой мальчик! – предложил он тост, салютуя стопкой.
– Как и для меня, Андрей Ионыч, – улыбнулась Ева. Коньяк они допили быстро, с ужином разделались тоже, и решили, что пришло время отдыхать, а затем и разошлись по своим палаткам.
А утро принесло им сюрприз и не особенно приятный – их разбудила Катерина, сообщив, что начальство решило проинспектировать госпиталь, и посетовала на то, что им видимо заняться нечем, кроме как людей от работы отрывать.
Ева была страшно удивлена, и торопливо одевалась, спросонья спотыкаясь обо все.
– Какая еще проверка? – выдохнула она, забежав к Андрею Ионовичу.
– Командующий полком, будь он не ладен! – проворчал Михайловский, поправляя подтяжки. – Генерал Поплавский, дай бог ему здоровья, видимо считает, что без его инспекции мы не справимся.
– Господи Боже. Да они же все равно в медицине ничего не понимают, – закатила глаза Ева, застегивая и оправляя мундир.
– Поверь, Константин, медицина их вообще не интересует! – дернул плечом врач, тоже надевая мундир. – Чистой воды формализм. Идем, не будем заставлять ждать нашего достопочтенного командира.
Ева тут же пошла следом, держась позади Андрея Ионовича. Все-таки он был главным. Пригладив волосы, она предстала перед взором командующего полком. И тут же взяла под козырек, вытянувшись в струнку. На миг ей показалось, что внимательный взгляд сейчас тут же отыщет в ней то, что она так тщательно скрывала.
– Господин полковник, корнет! – поздоровался с ними генерал.
С Михайловским они были знакомы давно, а потому отношения их связывали, если не дружеские, то вполне приятельские, пусть и не без конфронтаций.
– Не серчайте, Андрей Ионыч, что без предупреждения. Из штаба разнарядка пришла – пока французы раны зализывают, своих раненых переписать, да госпитали проверить, – пояснил генерал. – Так что, показывайте свои владения.
"Разнарядка, черт ее дери", про себя выругалась Ева и тяжело вздохнула, следуя за хирургом и командующим. Не встревала, пока ее не спрашивали, а сама все думала, что же они скажут, когда Этьена обнаружат.
"Не дам его в тюрьму посадить. Ему уход нужен, и обезболивающие. А там он точно ходить уже никогда не сможет" – такие мысли одолевали бедного, вымотанного войной корнета.
Михайловский держался спокойно и достойно. Показал "палату" обычных больных – бойцы, кто мог, вытянулись рядом с кроватями, остальные же поприветствовали генерала со своих мест, следом заглянули в операционную. После вчерашнего там уже было все чисто и убрано. Рядом с ней располагался малый склад – чтобы не ходить далеко, если что-то для операции понадобится.
Тяжело больных тоже показали и там задержались рядом со штабс-ротмистром, который уже пришел в себя и охотно поделился с генералом деталями операции, точнее, собственных ощущений, связанных с ней.
Ева скромно держалась в сторонке, и вышла вперед, только когда ее позвали. Она скромно вытянулась перед командующим и отрапортовала, что действительно помогала делать эту операцию, а потом дала слово Андрею Ионовичу, который тут же расписал все детально иначе, обозначив, что, Костя излишне скромен.
По совести, генерал мало что смыслил в этих вопросах, но объяснения Женевьевы и Андрея Ионовича его убедили, что врачи сделали феноменальную операцию, с чем он их и поздравил.
– Это все пациенты? – поинтересовался он, покидая палату тяжело больных. Инспекцией он был вполне доволен.
Утаить Этьена было еще опаснее, чем сообщить о нем, поэтому Ева вздохнула и призналась.
– Нет, за ширмой у нас военнопленный француз. Он не может ходить, у него повреждены ноги, голень одной и колено другой. И тяжелое ранение руки. Поэтому его нельзя транспортировать. Можете взглянуть, если хотите.
От такого известия лицо генерала вмиг помрачнело, и он, разумеется, захотел посмотреть. Этьену он учинил форменный допрос, который тот, впрочем, перенес с достоинством. Помимо всего прочего, генерал потребовал продемонстрировать ему, что ноги француза и правда сломаны, после чего заявил, что больше пленному не должны давать обезболивающее.
Тогда Михайловский не выдержал и, мысленно попрощавшись и с чином, и с должностью, выдал генералу все то, что совсем недавно Костя внушал Катерине.
У Евы пылали уши, и от возмущения, и от заступничества Михайловского. И она тут же вступила в горячую полемику, упомянув и то, что лично вытащила его из поля боя, и была знакома с Этьеном прежде, и что готова поручиться за него. Видимо это и стало последней каплей. Генерал побагровел, встопорщил усы и рявкнул, что место Кости – на гауптвахте.
К сожалению, Михайловскому было не под силу как-то изменить этот приказ, но, видит Бог, он пытался и вынужден был отступить лишь под угрозой отправиться следом, да и то, не из-за опасений за себя, а исключительно из-за невозможности оставить пациентов.
Этьен же чувствовал себя препаршиво, зная, что навлек такую беду на своего спасителя и не в силах ничего сделать.
Руки Еве заломили и скрутили быстро, она было дернулась, но поняла, что сопротивление бесполезно. Получила только унизительную пощечину лайковой перчаткой, и ее увели в казематы. Там ее обиталищем стала камера полтора на два с деревянной шконкой, да ведром в углу. К тому же там было душно и холодно, мундир с нее содрали, пока вели, и она сидела в одной рубашке, томясь в ожидании.
Генерал хотел было перевести Этьена к остальным пленным, но этого не допустил Михайловский, за спиной которого выстроились все фельдшера и сестры.
Ева с трудом удерживалась от того, чтобы не впасть в отчаяние. Она надеялась, что весть о ее бедственном положении уже дошла до Миши, и тот применит все свое влияние чтобы как-то помочь непутевой младшей сестре, оказавшейся как никогда близко к опасному разоблачению.
Но три дня ей все же пришлось пробыть в каземате – пока не пришёл приказ о ее награждении за заслуги в последнем сражении. И поскольку приказ этот пришёл в канцелярию генерала, именно ему пришлось отменять собственный приказ о наказании.
