На вокзале княгиня, Анечка и Маруся, взрастившая всех детей князя, не таясь, утирали слезы. Попрощавшись, когда князь решительно заявил "долгие проводы – лишние слезы", они сели в поезд, а княгиня все крестила воздух, бормоча молитву и вздыхая. Женевьеве было тяжело видеть ее такой, но отворачиваться она не стала, а поезд все набирал ход, пока, наконец, перрон не скрылся из виду, и все выдохнули.
– Война, – пробормотала Ева, поглядывая на свой саквояж. – Саша писал, что его тоже призвали. В Петербургский полк.
– Может, свидимся еще там, – задумчиво предположил Мишель, прикуривая тонкую папиросу. Разговор не клеился, все были погружены в себя, и всех пугал не только сам факт близкой войны, но и то, что сейчас с ними на фронт ехала их младшая сестра, переодетая мужчиной. Миша смотрел на нее и пытался понять, как им удавалось так долго обманывать всех, ведь кто угодно поймет, что это девчонка. Худая, резковатая, но все же девчонка.
До Одессы им предстояло ехать трое суток, а там, поступив в распоряжение командующих своих полков, отправляться в дунайские княжества, либо Молдавию, либо Валахию, которые приказал занять Император.
– Возможно, Государь еще договорится с Османским султаном, – Михаил уговаривал то ли себя, то ли младшую сестру, которая стояла с потерянным видом, держась за стремя своего коня, чтобы скрыть дрожь в руках, прежде чем сесть и отправиться в долгий переход до точки назначения.
Но Миша ошибся. Императору не удалось договориться с турками, и, в итоге, они прибыли к местам своих расположений точно в срок начала обстрелов. Даже Иван, сопроводив их, должен был отправляться в ставку командования и был не на шутку обеспокоен.
– Никакой учебки, никаких лагерей. Боже, что творится, – вздохнул он, попрощался с братом и сестрой, и уехал. Ева и Миша остались одни, переданные на попечение их командующего – князя Милютина. Тот выделил поручика, который должен был проводить Женевьеву к их главному военно-полевому хирургу.
– Свидимся, Миша. Стрельба поутихнет и пойдем кутить, – тревожно улыбнулась Ева. – Под пули только не лезь, хорошо? – попросила она.
– И ты будь осторожен, Костя, – Мишель обнял сестру, опасаясь, что их обман раскроется, сильно тревожась за нее – не место здесь было юной, еще не распробовавшей жизнь Женевьеве. Ее невинные глаза казались ещё больше, а щеки, покрытые легким персиковым пушком, чуть ли не по-детски пухлыми. – Храни тебя Господь, – прошептал он, прежде чем отпустить сестру.
Ева поцеловал брата в щеку и пошла за поручиком, оглянувшись на брата, крепко сжимая ручку саквояжа. Внутри нее нарастала дрожь, беспокойство и тревога. Она понимала, что с того момента, как она окажется в шатре лазарета, на ее плечи ляжет огромная ответственность за всех раненых, попавших сюда.
***
Главный хирург сразу понравился Жене, а та, по-видимому, понравилась ему.
– Корнет Воронцов, прибыл в ваше распоряжение, – отрапортовала она, стараясь сделать голос пониже, представ перед крепким мужчиной лет пятидесяти, но уже почти полностью седым. – Окончил военно-полевую академию с отличием, врач общей практики, хирург, – добавила она, ощущая внутреннюю дрожь и пытаясь ее скрыть.
– Подполковник Михайловский, – представился главный врач, с деликатным интересом рассматривая и оценивая своего нового подчиненного. – Но я чинов не люблю, поэтому обращайтесь ко мне Андрей Ионович.
Молодой хирург напомнил ему самого себя лет этак сорок назад. Было видно, что на войну его привели не романтические представления, а чувство долга. Но легкий испуг отчетливо плескался в широко распахнутых глазах. Непокорные кудри вились, обрамляя совсем юное лицо, но твердая линия подбородка добавляла мужественности парнишке.
– Катенька, – он перехватил какую-то медицинскую сестру. – Это наш новый хирург, корнет Воронцов. Корнет, это наша старшая сестра, Катерина Николаевна. Катенька, окажите любезность, покажите корнету наши владения.
Катенька оказалась дамой суровой, командующей стайкой молоденьких сестер милосердия, которые, как и она, были одеты в белую форму, с наглухо убранными под монашеский клобук волосами. Называть ее Катенькой у Ева язык не поворачивался, и она стала для княжны Екатериной. Вообще, неуместность женщины на войне сразу ударила ее под дых, и все эти девочки, так похожие на ее сестер, пока не поняли, куда попали, тихонько щебетали и иногда хихикали в своей особой манере. Ева могла бы быть среди них, не будь всего этого фарса. Подчинялась бы Екатерине, боялась бы ее и сердобольно ухаживала бы за солдатами.
Эта картина так четко встала перед глазами, что Ева нетерпеливо мотнула головой, отгоняя ненужные мысли. Никаких сестер милосердия. Никаких слез над ранеными, никаких истерик. Еще никогда в жизни Женевьеве не было так сильно необходимо быть мужчиной, как сейчас.
Екатерина показала ей все, что тут и как, а потом отвела в ее палатку, где она и начала обживаться. Закончив, и взяв саквояж, она снова пришла к своему начальнику.
– Пока у нас, спасибо Господу, дел тут немного – офицеры, бывало, пошаливали, но теперь, – Михайловский замер и прислушался к далёкой канонаде, – но скоро все может измениться… и изменится. Пока можете осмотреть ящики, чтобы знать расположение инструментов, – предложил он и добавил, что будет в своем кабинете – приспособленном под это закутке палатки.
Ева кивнула, пристроила свои инструменты, заняв несколько лотков, и впервые среди этого порядка, приправленного запахом карболки, ощутила себя на своем месте. Несгораемый шкаф был отведен под аптеку, и ключи от него хранились у Михайловского и Екатерины, но Еве тоже пообещали сделать дубликат. Через час прозвонил колокол к ужину, и Васька – слуга Михайловского, принес еду прямо в палатку, проворно накрыв стол на двоих в кабинете главного врача. Екатерина со своими подчиненными куда-то исчезла, видимо, они ели в другом месте. Ева присела за стол, а главврач тут же вытащил флягу, и княжна поняла, что сейчас и начнется знакомство уже как следует.
Металлические стопки врач наполнил чистым спиртом и лишь для вида плеснул воды туда же, но потом налил воды еще в кружки – сам он давно научился не запивать, но спаивать так уж сразу новичка не хотел.
– Вас стрелять-то научили, Константин? – спросил он чуть устало, зная, что на войне всякое бывает – и врачам приходится под градом пуль, отстреливаясь, пробираться к раненому и нередко оказывать помощь прямо на поле боя.
Ева вздохнула и кивнула, взяв стопку. Она мысленно пожалела свою печень, но понимала, что на войне иначе никак.
– Научили, Андрей Ионыч. Стреляю и в седле держусь неплохо, фехтую тоже. Похуже братьев конечно, но мое дело иное, чем у них, – ответила она скромно. Ваня их с Мишей научил хорошо, порой доходя до фанатизма. И только теперь Ева оценила всю важность этих уроков.
– И то хлеб, – кивнул хирург и, отсалютовав стопкой, опрокинул её в себя, даже не поморщившись. – А у вас, значит, братья есть? – спросил он, неожиданно ощутив щемящую тоску в груди – его старшего брата, Петрушу, унесла война 1812 года, да глупо так – ранение было плевое, а помощь оказать не успели. Это и стало для юного тогда Андрея определяющим в выборе профессии.
