– Я не говорила ему про вас… я не знаю, как он узнал… – шепчу я, утирая капли с лица.
– Рано или поздно, он бы всё равно узнал, Грейс, – с грустью улыбается дедушка, пожимая плечами, – это был лишь вопрос времени, мы все это понимаем.
– Иви сбежала… она сбежала с Ноа, потому что была беременна, что, если я тоже могу?
– Быть беременной? – поглаживаю тыльную часть кисти, спрашивает бабушка.
– Нет… если мы тоже можем сбежать.
– Грейс, – вздыхает дедушка, поднимаясь с дивана, – мы ведь говорим не о шестнадцатилетнем мальчике, а о мужчине, который и ректору смеет перечить.
Покачивая головой, он начинает расхаживать по комнате взад-вперед, вероятно, обдумывая, а я обращаю взгляд к бабушке, которая коротко, но тоже грустно улыбается мне. Дедушка прав, Диего слишком гордый и самоуверенные для того, чтобы сбегать.
– Я не могу оставить его… – шепчу я, – я обещала…
– Милая, как бы мне не было тяжело, но у Иви была другая ситуация. Я не хочу ставить под сомнения слова твоего отца, мы обе знаем его способности ломать чужие судьбы. Спроси себя: ты готова пожертвовать собой ради Диего?
– Да, – не раздумывая, выпаливаю я.
– Это должно быть только твоё решение.
– Я не знаю, что мне делать.
– Значит, задай себе следующий вопрос: хочу ли я жить, зная, что он счастлив?
– Хочу, – еле выдавливаю я, понимая, что не могу отказаться от Диего.
– Значит, это и есть ответ.
– Но я не понимаю, – всхлипываю я.
– Милая, ты всё понимаешь.
Поднимая нас с дивана, она начинает двигаться в сторону входной двери, и мне становиться по-настоящему плохо, когда я думаю, что сейчас меня выпроводят из дома. Но я ошибаюсь, потому что Скарлет заворачивает на лестницу, по которой начинает подниматься, ведя меня следом за собой. Пройдя мимо двух дверей, она открывает третью, пропуская меня вперёд.
– Это была комната твоей матери, – немного улыбается Скарлет, входя следом за мной.
Белая деревянная кровать стоит ближе к окну, изголовье, напоминает ветки, переплетающиеся между собой. В уголке висит ловушка для снов, перья которой в фиолетовых и голубых цветах и судя по частому выбору одежды мамы – это её любимые оттенки. Рядом с кроватью – тумбочка, а с другой стороны торшер. По правую сторону от неё – шкаф, в уголках которого наклеены сердечки, и мне очень хочется заглянуть внутрь, чтобы узнать маму той, кем она была до встречи с отцом. Странно, что в комнате нет рабочего стола, тут так мало всего, словно чего-то не хватает. Посмотрев на Скарлет, я указываю на шкаф взглядом «можно заглянуть внутрь?», и тут же получаю согласный кивок.
– Я могу оставить тебя тут одну, если хочешь.
Соглашаюсь с предложением и Скарлет закрывает дверь, а я, пройдясь ладонью по дереву, медленно приоткрываю дверцы, сразу замечая, что каждая украшена фотографиями и какими-то вырезками толи из молодёжных журналов, толи из тетрадей, которые разукрашены яркими цветами. Множество обрывков в виде фотографий групп, в одной из которых я узнаю Битлз и Квин. Куча вещей, небрежно взваленных на полки, словно их даже не пытались сложить аккуратно, это говорит лишь о том, что моя мать не всегда была такой аккуратисткой и любимицей всего идеального, когда-то она была бунтаркой. Закрыв шкаф, я следом открываю ящик, где лежит ежедневник, исписанный всякой ерундой и не намекающий на то, что это личный дневник, кроме того, он наполовину пуст и порван, словно из него часто вырывали листы. Осмотрев комнату, я пробую найти что-нибудь под кроватью, но ничего, пока глаза случайно не натыкаются на фиолетовую тонкую ленточку, свисающую с угла кровати. Её сложно заметить, только если будут проводить обыск, как это делаю я. Вытянув из под перекладин свёрток, я начинаю блуждать по страницам глазами, пока не нахожу старую замызганную записку, где переписываются два человека:
«– Ты уедешь со мной?
– Да.
– Ты уверена?
– Да.
– Это то, чего ты хочешь?
– Да.
– Будешь принцессой в замке?
– Да.»
На этом всё, и я со стопроцентной уверенностью скажу, что это был отец и мама. Да, она принцесса, как ей и хотелось. Только скорей принцесса в башне с драконом. И это навеивает меня на то желание стать Джокеру той самой Харли Квин. Мама стала. Если бы другая желала вырваться из этой клетки, то моя мать наслаждается подобной тюрьмой. Бабушка говорила правду, она сама выбрала такую жизнь, потому что именно в неё рвалась. Глаза находят вырезанный отрезок из какого-то текста: «Отпустить – не значит сдаться. Чаще всего это единственное верное решение, победа над обстоятельствами». И это выбивает из меня весь дух.
Я должна отпустить Диего. Бабушка права, при другом раскладе я потеряю его и потеряю его любовь. Я в любом случае потеряю его, возможно, он даже возненавидит меня, но я буду знать, что он на свободе, я буду знать, что он счастлив и он со своей семьей. Я готова посадить себя в клетку ради него. Я всегда так делала ради тех, кого люблю. Ради Алана. Ради Иви. Ради Диего. Я буду заслонять их собой столько, сколько потребуется, потому что буду знать, что из всех страдаю только я. Разве ради близких не стоит жертвовать собой? Разве они не те, кто этого достоин? Если не ради них, то ради кого ещё?
Диего не виноват, что мы встретились. Никто не виноват. Так произошло и его жизнь не должна зависеть от меня, также и его семья. Они не могут потерять его ещё и физически, потому что морально он уже закрыт. Либо его потеряю только я, либо его потеряю я и ещё шесть человек, а в будущем семь, когда у Рома родится ребёнок. Кого я выбираю? Себя. Такой выбор сделает любой человек, потому что он единственный правильный. Я не имею права забирать у него свободу и семью. Но он забрал моё сердце и душу. И я готова попрощаться с ними раз и навсегда, потому что они в правильных руках.
Смотря на дневник перед собой, я достаю записку Алана и вновь позволяю слезам пробраться наружу. Он больше никогда не поможет мне разобраться с самой собой. Закрывая глаза, я представляю, что он сидит рядом, его волосы вновь небрежно торчат в разные стороны, придавая игривую сексуальность и обаяние, он топает пяткой по полу и потирает подбородок, подбирая правильные слова. Но теперь это лишь плод моей фантазии, с помощью которой я хочу восстановить прошлое, с помощью которой я могу почувствовать его вновь. От боли, которая разрывает меня изнутри, хочется выть и лезть по стенам, но я держусь. Держусь, как он всегда говорил:
«– Гри, ты сильнее всех нас вместе взятых.
– Да, с собачьей кличкой, – хмурюсь я.
– Ты – боец, самый настоящий боец, как любая собака.
– Ну, спасибо, теперь ты признаешь меня собакой.
– Собаки верные, сильные, готовые прийти на помощь и защитить собою.»
