В Вермонте было полтретьего ночи, но в Калифорнии – только полдвенадцатого. Гриффин – полуночник, поэтому я откопала телефон и позвонила. Он ответил после первого же гудка.
– Привет, малышка. Ты припозднилась.
Стоило мне только услышать его голос, как мои плечи расслабились. Я вздохнула.
– Привет.
– Все в порядке?
– Я только что ездила в супермаркет.
– Ох. Как все прошло? Что за ерунду ты увидела сегодня ночью?
Я забыла, что рассказывала ему о разных странностях, которые наблюдала во время своих полуночных поездок. Хотя то, что я увидела сегодня ночью, превзошло все остальное.
– Я увидела свою фотографию – нашу фотографию – в National Enquirer.
Гриффин зашипел.
– Дерьмо. Черт бы побрал этого Марти Фостера.
– Кого?
– Одного из фотографов, которые были в ресторане. Я попросил своего помощника связаться с другими и выкупить сделанные ими снимки. Но Марти не захотел отвечать на наши звонки. Я надеялся, что он отмалчивается, потому что ему не удалось сделать хороший снимок и ему нечего продать. Боюсь, я ошибался. – Слыша его голос, я представила, как Гриффин проводит рукой по волосам. – Прости меня, Лука. Я пытался.
– О боже, не будь смешным. Это не твоя вина. Не могу поверить, что ты выкупил другие фотографии. Я даже не подумала, что ты способен на это.
– В этом городе многое можно за деньги. Папарацци все равно, кто купит их работу, лишь бы заплатили. Кроме того, я предложил им больше, чем они получили бы от бульварных изданий, поэтому трое других с радостью продали их мне.
– Так мило, что ты сделал это. Но, в сущности, в этом нет необходимости. Я не хочу, чтобы ты сорил деньгами из-за подобной чепухи.
– Лука, деньги, потраченные ради того, чтобы ты была счастлива или меньше волновалась, потрачены не зря.
Моя тревога слегка утихла.
– Спасибо тебе, Гриффин!
– Не стоит благодарности. Просто я стараюсь позаботиться о моей девушке.
При словах о моей девушке я глубоко вдохнула и выдохнула, стараясь забыть о National Enquirer.
– Так я разбудила тебя? Чем ты занимался?
– Нет. Сегодня вечером у меня собралась небольшая компания. Пришли парни из моей группы. Днем мы завершили альбом и отмечаем это событие. Планировалось, что мы закончим его завтра, но мы смогли добить его на день раньше.
– О, здорово. Поздравляю. Это удивительно. Наверное, ты счастлив.
– Да. Я очень доволен тем, как все вышло.
– Замечательно. Но я отпускаю тебя. Я не знала, что у тебя гости. Голосов совсем не слышно.
– Я вышел на задний двор, когда увидел твой звонок. Уверен, мне зададут хорошую взбучку, когда я вернусь.
– Они станут дразнить тебя?
– Они называют меня затраханным.
– Затраханным?
– Как подкаблучник. Видимо, это распространенное выражение в Америке. Оно означает, что твоя женщина держит тебя на коротком поводке.
Я засмеялась.
– Я знаю, что это означает. Только мне интересно, почему они тебя так называют?
– Обычно, когда мы заканчиваем турне или завершаем запись, мы устраиваем большую вечеринку. Но сегодня вечером я не был настроен на безумства, поэтому пригласил парней, но попросил их прийти без женщин. И теперь я разговариваю с тобой по телефону.
– Ты не захотел, чтобы они пришли с подружками?
– У них нет подружек, Лука. Вечеринку устраивают для того, чтобы напиться с кучей фанаток и пригласить стриптизерш.
– Ой.
– Как бы то ни было, сегодня ночью здесь только парни.
– Тогда я должна отпустить тебя.
– Нет… лучше разговаривать с тобой, чем слушать их истории. Каждую из них я слышал уже с десяток раз. Когда месяцами разъезжаешь на автобусе с одними и теми же людьми, неизбежно выслушиваешь одно и то же дерьмо.
Я улыбнулась.
– Наверняка.
– Итак, скажи мне… Как ты справилась, впервые увидев свое лицо на страницах желтой прессы?
Впервые.
– Вероятно, я слегка перенервничала.
– Ко всему привыкаешь.
Я была так захвачена своей реакцией, что без конца думала о том, как должен чувствовать себя Гриффин, встречая свои изображения повсюду. Меня напечатали в бульварном журнале только потому, что я была с ним. Это была лишь крупица того, через что ему, вероятно, приходилось проходить каждый день.
– Как ты справляешься с этим?
– Нужно научиться не обращать на это внимания. Фотографии – это не самое худшее. Хуже всего то дерьмо, которое они сочиняют о тебе, чтобы продать свой материал. Однажды, давая автограф, я прикоснулся к животу глубоко беременной фанатки. Она сказала, что ее малыш – мой суперфанат и подпрыгивает во время моего концерта. Она клялась, что так происходит всякий раз, когда она включает одну из моих песен, якобы маленький негодник начинает танцевать у нее в животе. Ее муж стоял рядом с ней и сказал, что он тоже думает, что это правда. Поэтому я наклонился и в шутку начал разговаривать с ее животом, чтобы узнать, начнет ли малыш шевелиться. А когда так и случилось, они попросили меня дотронуться до ее живота, чтобы ребенок почувствовал это. Получилось довольно круто. Но на следующий день обложки всех бульварных газет пестрили моими фотографиями, которые сопровождались историей о том, что эта женщина носит плод моей любви, а ее муж пришел на концерт и умолял меня позволить ему усыновить моего будущего сына.
– Безумие. Они должны печатать материал из достоверных источников.
– Некоторые знаменитости подавали в суд и выигрывали процессы, но оплата нечастых судебных исков стоит меньше, чем можно заработать на продаже газет, поэтому никого это не останавливает. В таком неприятном деле в выигрыше остаются только адвокаты.
Я вздохнула.
– Догадываюсь.
– Так или иначе… я думал кое о чем сегодня ночью. Послезавтра у нас фестиваль в Канаде, а после него намечен ряд выступлений для продвижения нашего нового альбома. Но, если с тобой все нормально, я хотел бы знать, могу ли я изменить свои планы и на несколько дней приехать в Вермонт?
У меня сильно забилось сердце.
– Было бы здорово. Когда?
– Еще не знаю точно. У меня довольно плотный график, но я подумал, что смог бы все уладить, если мой пресс-агент и помощник кое-что переделают и выкроят немного времени. Может быть, на следующей неделе или через неделю?
– Это было бы замечательно.
– Есть какие-то определенные дни, когда тебе будет удобнее?
– Нет. Правда, в любое время. Одна из немногих привилегий, которые дает мне состояние писателя-отшельника, страдающего агорафобией и работающего дома, заключается в том, что мой ежедневник почти пуст.
