Примеров этого из далекого и не очень прошлого можно было бы привести немало. Однако я теперь ограничусь относительно недавними высказываниями весьма авторитетных ученых, поскольку они касаются Дидахе как, на мой взгляд, ключевого христианского первоисточника и вообще затрагивают начальный период апостольской керигмы, находившейся в прямой зависимости от учения Иисуса и события Христа. Высказывания эти, на мой взгляд, глубоко ошибочны, поскольку исходят из не более чем идеологического предпочтения, не имеющего, впрочем, за собой необходимой фактической базы.
2. Так автор самого пространного введения и комментария к Дидахе американский католический ученый Аарон Милавеч (р. 1938), полагающий, что данный памятник дает нам представление о жизни христиан от 50-х и до начала 70-х годов, будучи написанным в начале указанного периода, предлагает следующее обоснование этого:
Дидахе представляет собой первую согласованную попытку отцов семейств (housholders) приспособить путь Иисуса к насущным семейным нуждам <...>, поскольку Иисус и Его странствующие апостолы превзошли многие из них. Павел делает то же самое для основанных им общин. Тогда как двенадцать апостолов, несомненно, делали это для общины в Иерусалиме. От Павла, однако, у нас остались письма, написанные им лишь по тому или иному случаю. От Двенадцати у нас нет ничего. Деяния Апостолов сообщают только случайные детали относительно общинной жизни в Иерусалимской церкви и в церквах, основанных Павлом. Дидахе, напротив, предлагает развернутое описание по каждому аспекту жизни общин".
* Milavec Л., The Didache: Faith, Hope & Life of the Earliest Christian Communities, 50-70 С. E. — New York/Mahwah, N. J.: The Newman Press, 2003. — P. ix.
Что касается мнений исследователей, о которых сказано выше, то речь идет о роли «отцов семейств» в становлении начального христианства, о чем пишет Джон Доменик Кроссан . Тогда как об отрыве Иисуса и Его непосредственных учеников от нужд обычной (семейной) жизни не просто как о евангельском повествовании, но именно как об историческом факте писал без малого четыре десятилетия тому назад известный немецкий протестантский исследователь Герд Тайссен (р. 1943) .
Будучи солидарным с более ранними работами Милавеча относительно времени появления Дидахе (одновременно с посланиями Павла, хотя и независимо от них), Кроссан предлагает следующую идеологему:
Но как же так получилось, что ранние годы христианства оказались прямо-таки окутаны саваном молчания? Мрак 30-х и 40-х годов будет особо х-it-заметен в сравнении с яркостью 50-х
3. Оспорить это мнение, претендующее на господство в современной науке, для меня есть нравст-
* См.: Crossan J. D., The Birth of Christianity: Discovering What Happened in the Years Immediately after the Execution of Jesus. - Edinburgh: T. & T. Clark, 1999. - P. 355-422 (Part VIII. Teachers and Housholders).
** Cm.: Theissen G., Sociology of Early Palestinian Christianity. — Philadelphia: Fortress Press, 1978. — viii+131 p.
*** CrossanJ. D., op. cit. — P. ix.
венный долг в связи с моими исследованиями Дидахе, осуществленными в последние годы.
Начнем с «яркости 50-х». С ней всё достаточно понятно. Несомненной заслугой новозаветной науки еще XIX века было установление подлинных посланий Павла и их надежная датировка, простирающаяся во времени от 50/51 (1 Фес) до 56/57 года (Рим). Это уже непоколебимо. Так же, как и само содержание Павловых посланий, наглядно рисующих состояние основанных им языкохристианских церквей, равно как и внимание апостола язычников к семейным устоям, им насажденным, исходя из библейских представлений и подлинного учения Иисуса. Но встает вопрос: причем здесь те немногие «отцы семейств», те же Стефанас (1 Кор 16:15), Акила (Аквила) (Деян 18:1-3, 24-26; Кор 16:19) или Филимон (Флм 1-2), о которых мы знаем благодаря Деян или же самому Павлу? Где мы видим с их стороны «социальный заказ» для Павла? Это он сам для них наставник, говорящий «словом Господним», в том числе и в связи с семейными проблемами (см.: 1 Кор 7:10). В данном случае упоминание Павлом слова Господа означает ссылку на подлинное высказывание Иисуса. Тогда как согласно известному мнению Бультмана оно относится (и справедливо) уже к позднейшим конъюнктурным речам христианских пророков (хотя их правильнее было бы назвать лжепророками), получившим «место в жизни» в связи с проблемами тех или иных церквей второго поколения.
Впрочем, нам опять же станет всё понятно, если мы вспомним идеологические установки тех же Тайссена и Кроссана на «отрыв Иисуса и Его непосредственных учеников от нужд обычной (семейной) жизни». Только это будет не исторический, а мифический Иисус, поскольку ни Он Сам, ни Его ученики не отрываются надолго от своих домов во время Его галилейского служения. Согласно Ин, их путешествия по Галилее и Иудее связаны с обычными для евреев паломничествами в Иерусалим на иудейские праздники. Согласно синоптической традиции, речь идет о последнем для Иисуса пасхальном паломничестве. Более того, семья Иисуса сопровождает Его в Иерусалим, где Им задумана мессианская манифестация с вполне осознаваемой смертью на кресте как ее следствием. Наконец, Иаков и другие братья Иисуса вместе с Двенадцатью составят затем костяк Иерусалимской церкви. Таковы факты, которым противоречат мифы последней трети I века, связанные либо с эбионизмом части иудеохристиан, либо с фанатизмом опять-таки части языкохристиан. Но именно их предпочитают Тайссен и Кросан, желающие видеть в Иисусе странника, которому «негде голову приклонить», или же бродячего проповедника кинической направленности.
4. Но вернемся к Дидахе. Аргументация относительно обстоятельств, времени и места его появления приводится в 5-м тезисе (пункт 2), и нет смысла здесь ее повторять. Разве что стоит обратить внимание на уже отмеченный факт, что данное наставление в вере, морали и дисциплине, адаптированное к обстоятельствам существования зарождающихся языкохристианских церквей, получило санкцию Двенадцати, будучи идущим от них возвещением учения Иисуса. Это обстоятель-сто лишает силы известный постулат Кроссана-Милавеча: «От Двенадцати у нас нет ничего». Есть, оказывается, и этого вполне достаточно.
В свою очередь в изестной книге Дж. Д. Кросса-на «Рождение христианства» имеется специальный раздел «Учители и отцы семейств», где он пытается показать, как последние оказывали сдерживающее воздействие на первых. Есть там пример этого, как ему представляется, в Дидахе, для чего им рассматривается пассаж 1.5, касающийся бескорыстия христианина при оказании помощи нуждающемуся. Так Кроссан видит радикальное расхождение между заповедью:
Каждому просяшему у тебя давай, и не требуй возвращения назад (1.5а)
и последующим наставлением, когда, согласно нему, ее требование «становится превращенным в снисходительную милостыню, так что ничто не переходит в необходимость давать всё» На самом
Ibidem. — Р. 354. деле приведенная заповедь, несомненно принадлежащая Иисусу, есть всего лишь аллюзия к требованию Моисеева закона быть снисходительным к должникам, чья нужда оказалась непреодолимой (см.: Втор 15:7-11). Эбионитской максимы: «всё, что имеешь, продай и отдай нищим» (Мк 10:21; Мф 19:21; Лк 12:33; 18:22) здесь нет и в помине. Другое дело, что далее следует адаптация данной заповеди для языческой среды. Если у евреев было принято, что просить безвозмездную помощь могут лишь сироты, вдовы и лишившиеся семьи старики и больные, а надеяться на снисхождение в случае невозможности вернуть долг люди, оказавшиеся в тяжелых обстоятельствах, скажем, из-за неурожая или других постигших их бедствий, то в грекоримской среде социальный паразитизм трудоспособных лиц не считался чем-то зазорным. Отсюда и последующие наставления, вовсе не превращающие заповедь Господа Иисуса в «снисходительную милостыню» по воле сдерживающих апостольский «радикализм» неведомых «отцов семейств», но именно ее адаптация к условиям зародившегося языкохристианства.
