В Москву мы ехали на поезде. Я получил первые уроки игры в шахматы. В Ростове отец планировал выйти, чтобы на несколько дней задержаться у родных, повидать свою маму, уцелевших родственников. Когда мама меня спросила, хочу ли я ехать прямо в Москву или сойти с отцом, я не колебался: «Я хочу с папкой в Ростов». Город был сильно разбит. Навсегда врезалась в память картинка: почерневший остов многоэтажного дома, и на внутренней стене верхнего этажа белизной на фоне копоти сверкает раковина умывальника.
Еще более раннее мое воспоминание. Возможно, мы с мамой еще не отбыли в эвакуацию, либо вернулись на время в московскую квартиру.
…Придя с работы, отец положил передо мною конверт, наполненный марками. На них стояли печати, и они были вырезаны с прямоугольничками бумаги. Их надо было класть в блюдечко с водой, чтобы отмочить марки от бумаги. «Завалили нас совсем письмами этих фрицев», – улыбнулся отец. Гораздо позднее он рассказал о том, как они появлялись в редакции.
По приказу Политуправления армии письма с семейными фотографиями, взятые у пленных, а возможно, и у убитых немцев, мешками свозились в редакцию «Фронтовой иллюстрации». Их использовали для придания убедительности контрпропаганде. Для этого архива была выделена специальная комната, заставленная ящиками. Отец превратил архив в рабочую картотеку, постоянно раскладывая фото по темам: «жены», «дети», «старики», «дома», «зверства», «расстрелы» и т. д. Порой у одного и того же немца изымались фотокарточки с нежными надписями вроде «В память о счастливых часах» и фото изнасилованной и убитой русской девушки, повешенного заложника или партизана. Отец называл авторов снимков своими «заочными фоторепортерами». Фото со зверствами помещал в русскоязычную «Фронтовую иллюстрацию», лирические снимки использовались во Front-Illustrierte и листовках.
Для обложки одного из первых номеров Front-Illustrierte отец сделал монтаж из документальных фотографий: убитый немецкий солдат, его документы и раскрытая записная книжка с фразой «Господи, что несет мне 22 июня 1941 года?». Тем самым разоблачалась ложь фашистского командования о том, что-де СССР первым напал на Германию. Кстати, и впоследствии фашистских пропагандистов постоянно ловили на лжи. Главари рейха запугивали своих солдат утверждениями, что «русские расстреливают пленных». Во Front-Illustrierte регулярно помещали фотоочерки о лагерях военнопленных. Демонстрировали распорядок дня, меню, помещали интервью с солдатами, указывая их фамилии и личные номера. Иногда прямо призывали выбирать сдачу в плен, иногда подводили к этой мысли исподволь.
Один из фотомонтажей был весь сделан из трофейных фотографий, под каждой подпись: «Твоего сына… Твоего внука… Твоего брата… Твоего мужа… Твоего отца… Гитлер убил на Восточном фронте в России». Внизу было более крупное фото военного кладбища с березовыми крестами с касками и табличками с именами похороненных. Именно на этом монтаже появилась упомянутая выше резолюция начальника ПУРа о том, что его следует напечатать отдельной листовкой массовым тиражом.
Некоторые полагают, что фотомонтаж входит составной частью в фотоискусство. И заблуждаются: это самостоятельный вид искусства. Фотография реалистична, фотомонтаж условен. Здесь используются такие приемы, как обратная перспектива, метафора, гипербола вплоть до фантастичности, любые трактовки пространства и времени. «Сила действенности фотомонтажа огромна, – утверждает и своим творчеством подтверждает Александр Житомирский. – От простого сопоставления фотодокументов художник идет к сложнейшему синтезу фото-образов, монтируя на чистом листе не фрагменты фотографий, а составные части нового образа». Удивительно ли, что вражеский генералитет чувствовал опасность, исходившую от этих листков, явно влиявших на состояние боевого духа солдат. В период наступления войск вермахта был издан приказ, запрещавший «коллекционировать русские листовки». Позднее реакция начальства стала более жесткой: за найденную листовку – в разведку вне очереди. А после разгрома на Волге за такое уже расстреливали. И все же после окружения очередной немецкой части кто-то непременно из потайного места доставал «пропуск» с фотомонтажом, объясняя, что вот, мол, готовился перейти линию фронта, да не было случая. Вернувшиеся с фронта редакционные фоторепортеры рассказывали, что присутствовали при том, как после ликвидации «котла» на Корсунь-Шевченковском направлении с поднятыми руками вышла большая группа, человек двести, немцев. И у каждого была припрятана либо листовка, либо Front-Illustrierte. Это ведь гарантировало жизнь.
А спустя двадцать лет после окончания войны художник встретится с одним из своих «крестников». Будучи в Берлине с очередной своей выставкой, отец разговорился с шофером по имени Флориан, неплохо изъяснявшемся на русском. Выяснилось, что язык тот освоил в плену, куда добровольно попал в начале 1942-го, предъявив листовку «Этот ефрейтор ведет Германию к катастрофе!». Вспоминая об этом, отец говорил, что еще раз ощутил: они недаром тогда работали не щадя сил.
Возвратимся к рукописной книге:
«Ночью выпал большой снег, и теперь, утром он лежит красивый и серебряный, как шкура белого медведя. Весна, солнце и синие тени деревьев свободно входят в мое сердце. Глаза, обоняние, слух – через эти двери счастье входит в меня. Но что-то мешает мне.
Я вышел из дома, и я спешу в редакцию. Несчастье горожанина. Он всегда идет откуда-то и спешит куда-то.
Вот я не помню больше, куда я иду, и я не знаю, откуда я ушел, это было целых два века назад.
Теперь снег хрустящий, солнце ласковое, тени синие, и шаг легкий. Теперь я чувствую счастье этой минуты, без прошлого и без будущего».
И чуть ниже в стороне:
«Море прозрачное, розовый краб пятится от меня в расщелину.
Звенящий снег, и ветер в лицо, и с середины горы я кубарем лечу вниз. Это мой первый день на лыжах.
Девушка меня вытащила за волосы, я выплюнул литр желтой воды. Я больше не утопленник.
Я неистово гребу. Я снова сплю чаще в шлюпке, чем дома. И я по-прежнему не умею плавать».
Кому-то это может показаться потоком сознания. Я бы назвал это «потоком чувств». Удивительно ярко передано состояние, так мог написать только художник. А то, что отец был спасен, когда случайно соскользнул с борта лодки, то он должен благодарить не только неведомую спасительницу, но и то, что носил тогда длинные волосы…
Иллюстрация: знакомая фигура автора – повзрослевшего несостоявшегося утопленника, по щиколотку в водах родного Дона, явно любующегося просторами и пароходиком на горизонте.
На рисунке могучая старинная арка, вбирающая в себя узкую тбилисскую улицу. По ней идет автор. Вот его рассказ:
«Маленький, крикливый восточный базар с яркими плодами остался за моей спиной. Узкая кривая уличка медленно, зигзагами поднималась в гору. По ее крутизне могли пройти ишак и человек.
Дома временами сходились балконами над моей головой. Дома были старые. И камни мостовой древние. От одного дома время сохранило только стену. В стене открылась дверь. За ней было синее небо. Из двери вышла женщина с ребенком.
