– У нас есть четыре глубокочтимых старца… Всей жизнью их была война. Вы знаете их имена: это Хунан, это Кех-Джос, Дэгэй и это старик Усун-Туруун. И вы, великие тойоны, прислушайтесь к моим словам: любое свое важное решение принимайте только после обговора с нашими старцами… Ибо только глупцы и гордецы не признают опыта уходящих… Я сказал!
– Ты сказал – мы услышали!
– И еще одно! – продолжил хаган. – Джучи – мой старший сын, моя первая надежда! Потому тебе, почтенный Хунан, я велю подчиниться Джучи, приняв на себя звание тойона-тумэнея кэнигэсов. Я сказал!
– Ты сказал, я услышал!
– Да будут уши твои открытыми и сердце готово принять мое решение. Я продолжу. У нас с давних времен существовал обычай, который недобрым не назовешь. Сын нашего далекого предка Бодончора именем Баардый положил ему начало. А обычай был таковым: из его потомков выбирали самого почитаемого старца, присваивали имя «Бэки» и надевали на него белые одежды. Потом усаживали на белого коня и он благословлял рождение каждого нового месяца, смену каждого времени года. Этот обряд делал простые жизни наших предков исполненными высокого смысла. Так давайте же выберем старика Усуна нашим бэки, ведь мы все преклоняемся перед ясностью его ума и простотой его души. Я сказал!
Люди закричали, приветствуя нового бэки, когда он, ведомый под руки юными нукерами, выходил в круг, где на него надели белые одежды и усадили на белого коня. И люди, готовые идти путем доблести, еще вчера говорившие по каждому случаю «я», в тот день и час не заметили даже, как стали говорить «мы», радуясь этому и обнадеживаясь этим новым, еще неведомым ощущением свободы в подчинении воле сильного.
И когда хаган одарил особо отличившихся тойонов дорогими подарками и освободил каждого из них от ответственности за девять тяжких проступков, то эти достойные люди подумали каждый про себя, что никогда и не совершат их во имя оправдания своей свободы и ханского доверия. Эти незаурядные люди подобно столбам и стропилам понесли на своих плечах кровлю великого ила, под которой нашли свое пристанище народы и люди.
* * *
Элий Чусай сам напросился в отряд, который Алтан-хан снарядил на курултай. Он услышал, что требуется толмач, и предложил себя. А шел ему, худющему и длинному, как деревце в густолесье, семнадцатый год. Его, потомка верхушки древнего и почитаемого китайского рода хань, с младенчества приохочивали к разным научным премудростям, учеником Элий Чусай оказался благодарным. Из древних книг он узнал о разнообразии видимого мира и зажегся желанием повидать этот мир.
На его счастье, отец работал в те времена в посольской службе Алтан-хана и время от времени отсылался в дальние земли для исполнения важных поручений. Тогда Элий побывал с отцом в землях хоро-туматов, корейцев, в Южном Китае, что назывался страной Сун, и у тангутов. Шесть лет тому назад они приехали к татарам. Он легко запоминал вязь чужого языка и диковинные обычаи чужеземцев. Но только впоследствии отец узнал, что привезли они с сыном угрожающее татарам письмо Алтан-хана. Оскорбленные содержащимися в письме указаниями на некое нарушение договоров, горячие и необузданные в гневе татары схватили тогда все посольство Алтан-хана числом двенадцать и всем надели на шеи деревянные колодки. Разгневался и Алтан-хан, узнав о таком обхождении со своими людьми – он тут же отправил на татар лавину огромной китайской армии во главе с беспощадными джирдженами. Татары остыли и дрогнули, отступив на запад. Тут встретил их старинный враг Тэмучин-хан и запер в ущелье меж двух гор, а потом и разгромил наголову.
Люди Алтан-хана возликовали, когда освободились от позорных колодок и восседали на победной тризне Тэмучина дорогими гостями-мучениками, принявшими муки от общих ненавистников. Они чувствовали себя сопричастными к этой победе монголов, и в их сердцах осталась память о чудесном избавлении от рабства, а сами монголы стали казаться людьми особого склада ума, совести, мощи. И вот прошло будто бы не шесть, а все шестьдесят лет – так стали они могущественны и богаты, эти монголы. И строй их новой жизни был не похож ни на один известный. Посланники Алтан-хана, люди бывалые и неглупые, не могли не заметить этой особицы. Иное дело их нынешние цари – потомки немногочисленного, но могучего духом рода джирдженов, которые сто лет назад завоевали Китай, но до сих пор не дали ни одному из народов поднять к небу глаза.
Джирджены – воины. Люди умудренные, они не снисходили до мелочей жизни покоренных народов. Стоило одной голове подняться – она слетала, поднимались десять голов – слетали, так и не донесши до властей причины своего неповиновения. Джирджены всякое неповиновение топили в обильной крови. Люди радовались самому виду восходящего светила, потому лишь что дожили до утра.
Джирдженов местные народы Китая называют нучами. На самом деле за сто лет эти нучи давно кровно смешались с китайцами, приняли их язык и постигли науки, но все равно считали себя высокородными, а всех остальных – подлыми людьми. Почти в каждой семье уже несколько поколений или отец, или мать были из местных народов, но рядом с китайским начальником, какими бы выдающимися способностями тот ни обладал, непременно ставили нучу. В принятии решений даже пустое слово нучи всегда перевешивало золотое слово китайца, а суд нучи был быстр и жесток. Так можно ли, не будучи рыбой, дышать в этой мутной воде? Можно ли, не будучи птицей, улететь из клетки подхалимства, доносов, мелких подлостей? Можно ли равнодушно слышать, как нучи говорят: «Китайцев много, и чем больше мы казним неверных, тем чище будут наши ряды?»
И взрослеющий Элий Чусай был покорен миролюбием монголов, их равным отношением ко всем людям разных племен и наречий, а ведь он, Элий Чусай, прочел уже немало книг, повествующих о живших прежде него народах. Ничего похожего на устройство великого монгольского ила он в этих книгах не встречал. Он читал о римлянах, которые завоевывали много стран и учреждали свои колонии, и покровительствовали слабым, но не смешивались с ними и не давали войти в силу, чтобы не нажить себе врага, не вскормить змею на своей груди. Римляне умели обуздывать сильных и не допускали проникновения чужих влияний в завоеванные ими страны. Монголы же, признав всех равными перед единым джасаком, словно бы делились сухой лепешкой, а не заслугами и силой. «Странные люди, – думал о них Элий Чусай. – Даже у хуннов и тюрков, которые славны своими мудростью и выдержкой, пришлый человек получал полное воинское снаряжение только после многолетней службы, доказывающей его преданность новым царям. Первое время такого приблудного держат на заготовке дров, он собирает кизяки для костров, работает кожемякой, чтоб выбиться в помощники кострового или повара, потом он работает помощником при черном войске или посыльным, и этим ему уже оказана определенная степень доверия. Только лет через пять черных трудов ему дают копье, затем – пальму, а уж лук-то со стрелами – добудь в бою… Лет семь он не имеет права садиться на коня. И стать простым нукером, свободным воином по прошествии времени – предел мечтаний пришлого человека…»
Элий Чусай, обладающий для подобного рода размышлений хорошим запасом книжных и житейских знаний, не мог не отдать дань восхищения Чингисхану за его отличие от иных завоевателей хотя бы в том, что он провел грань между военной и мирной жизнью своего народа. Окончание всякой войны подтверждается особым указом, и тогда никто уже не смеет обнажить саблю и всуе размахивать ею – оружие зачехляется и вместе с этим изменяется норов людей: они становятся более открытыми и спокойными. Ведь замечено, что люди, которые вчера еще бились меж собой, по прошествии времени садятся за один стол с улыбками на лицах. Они могут со смехом вспоминать дни минувшей войны, как праздничное соревнование силачей или соперничество из-за девчонки. Злоба и месть засыхают, как засыхает пролитая кровь. Юноша отметил и то, что после войны монголы особо чествовали не тех военачальников, которые держались молодцом и являли чудеса владения оружием, а тех, кто, полагаясь на свою голову, без потерь мог хитро и неожиданно провести боевой маневр. Еще удивительней то, что монголы после войны собирали в круг противоборствовавших недавно тойонов и расчленяли сражения на составные, чтобы указать каждому на его ошибки и промахи, с каким бы самодовольным видом он ни кичился. Смывались слои на картине боя, и многое уже виделось иначе тем, кто остался в живых. Так выяснилось, что в самом лютом бою нельзя расстраивать свои ряды, а каждый нукер обязан знать свое место, как на облавной охоте, только тогда бой становится управляемым, как дамасский клинок в умелой руке. Выяснилось и узаконилось, что приказы тойонов-сюняев нужно всем выполнять одновременно и четко, не раньше и не позже других – тогда любое, самое многоглавое войско становится змеей, всегда готовой ужалить. По команде это войско поворачивает влево или вправо, вперед или вспять во время самой бешеной скачки, чтобы первым оказаться на возвышенности или с наветренной стороны – там, где выгодно, там, где победа. И у монголов уже все получалось. Успех окрылял всех от мала до велика, объединял разноязыких и разноплеменных в единую необоримую силу.
