* * *
На второй день курултая Чингисхан послал за людьми Алтан-хана, которыми водительствовал тойон по имени Сюйкэ.
– Мы польщены, что из всех подданных Поднебесной империи именно нам выпал жребий, который позволил принять посильное участие в столь великом собрании, – после долгих церемоний сказал Сюйкэ, толстый нуча, чья упитанность говорила о знатности, – мы собственными недостойными глазами видели, как под вашей могучей дланью, о Чингисхан! – родился ил, равных которому не знали живущие в Поднебесной!..
Хаган терпеливо выслушивал множество подобного славословия, давая переводчику возможность не спешить, задавал вопросы, далекие, казалось бы, от происходящей церемонии. Когда пришло время ответного слова, оно прозвучало на удивление скромно, что поразило толмача Элия Чусая скрытым достоинством, которое присуще, может быть, богам. И звучало это так:
– Передайте повелителю великой Поднебесной империи, что мы только начали сливаться воедино и что рано еще возносить до заоблачных высот ил, еще не окрепший и не вставший на ноги. Четыре года назад мы с досточтимым Алтан-ханом победили супротивных татар и заручились обещанием взаимной выручки и помощи. Так пусть же Алтан-хан считает, что со стороны заката еще защищает надежная стена наших копий, наших пик и стрел. Я горжусь тем, что имею такого друга и союзника, как великий Алтан-хан!
Низко поклонился Сюйге, прежде чем ответить:
– Мы передадим нашему повелителю добрую весть о том, что вождем могущественного ила стал брат из братьев Алтан-хана – Чингисхан и что он стремится только к добру и миру!
Сразу же после этих церемоний нучей повели на угощение.
Элий Чусая повел, держа за руку, однолеток его младшего брата – третий сын хагана по имени Угэдэй. Рослый, с намечающимся мощным разворотом плечей и живыми глазами юноша спросил толмача:
– Ты не помнишь меня? – И глаза его хитро поблескивали. Видя смущение и замешательство Элий Чусая, он не стал длить муку и объяснил, что они встречались во время освобождения отца и сына из татарского полона.
– Я бы не узнал тебя, – еще больше смутился юный толмач. – Ты ведь тогда был не выше бараньего курдюка! Уж не сочти за невежливость, но я говорю правду! Теперь-то ты выше меня, а я не маленького роста!
Угэдэй тихонько и счастливо заулыбался и сказал словно бы невпопад:
– А я ведь свободно говорю на языке хань! – И продолжил на родном языке Элий Чусая: – Старуха Хаохчинь просила привести тебя, хочет повидаться и поговорить с тобой. Мы называем ее бабушкой Хайахсын. Она всех нас вынянчила и рассказывала много о старине…
– Да, парень, с языком у тебя лучше некуда, – похвалил Угэдэя опытный толмач и не удержался от дружелюбной улыбки.
Тот принял похвалу с ответной улыбкой и поспешил поинтересоваться:
– А сколько языков знаешь ты, Элий Чусай?
– Я говорю и на языке нучи…
– То есть на языке джирдженов?
– Верно. А еще могу говорить и понимать по-тюркски и по-монгольски.
Зеленые глаза Угэдэя округлились, в них погас отсвет улыбки:
– Как же ты, а?.. – растерянно и удивленно спросил он, замедлив шаг, а через миг и вовсе останавливаясь. – Как же ты смог?
Элий тоже остановился и сказал:
– Но ведь и ты смог… А к тому же у нас сызмальства обучают языкам, как у вас выездке. Чему же тут удивляться? В детстве кажется, что все это ни к чему, а потом понимаешь, что знание за плечами не носишь, оно само впереди тебя бежит.
Элию понравилось в пареньке то, что он думал, прежде чем говорить. Вот и сейчас он помолчал над сказанным, а потом согласился.
– Да, – сказал он. – Это, похоже, так… Ты умный. Вас учили, однако, не только языкам?
– Нас учили многому. Рассказывали о том, как жили наши предки, об учениях древних философов, о секретах воинской науки, об азах строительства, о жизни растений. Время от времени наши знания испытывали, чтобы проверить, может быть, способности каждого к наукам… Но знания не есть ум. Ум – это умение приложить знания и вырастить их, как полезное дерево. Ведь плоды знаний часто бывают ядовитыми…
Угэдэй, не удержавшись от бурного проявления чувств, ударил ладонью о стегно:
– Ух-се! Как ты рассуждаешь! Пошли скорее к бабушке Хоахчинь, пусть она обрадуется такому сородичу! – И, схватив Элия за руку, поволок его, и вскоре старая Хайахсын поспешила ему навстречу, понюхала лоб, говоря:
– Вот так вымахал, дитятко! И всего-то за четыре года. Вы только посмотрите!.. Ну и ну!..
Под ее ласковое бормотание Элий думал о том, что речь ее на языке хань такова, словно она лишь вчера покинула родину, а не полвека назад. Он и не заметил, как выскользнул из сурта Угэдэй, стараясь не мешать разговору сородичей. А Хайахсын дотошно расспрашивала о знакомых местах, о том, не изменились ли обычаи, так ли идут дожди и растут овощи, как это было в ее розовом сне, называемом девичеством.
– Да-да-а… И меня считать учили, – говорила она, держа в своих пергаментно поблескивающих ладонях руку юноши. – Вот я и считаю: весной истекло ровно пятьдесят два года с тех пор, как я рассталась с родиной… Половина моего сердца там, половина здесь, а болят обе… Бедная моя земля! Неужели чужаки будут веки вечные править в Китае, а, сынок? Всем распоряжаются нучи: и жизнь ваша и смерть ваша в их кулаке… Так?
Элий Чусаю отчего-то было стыдно перед старухой. Словно это он сам впустил нучей на родину и словно в его силах изменить ход времен, а он, Элий, не хочет или ленится.
– Да, бабушка, всем распоряжаются нучи. А если кого заподозрят в непослушании, истребляют весь род, бабушка… Это так.
В лице старухи проступили мужские черты – так показалось Элию в какое-то мгновение, так падали отсветы очагового огня на ее лицо. Она сказала:
– И раньше было так… Живы ли мои родные? Ведь у меня несколько младших братцев и сестер… Мы, китайцы, помалу не плодимся…
– А где же вы жили?
– Город Джунду знаешь? Недалеко от него на берегу реки стояла наша фанза. Рис выращивали, чумизу выращивали, гаолян выращивали, – кому мешали? Тем и кормились… Как только моя косица до пояса отросла – отдали учиться на царский двор. Я, сынок, смышленой девчуркой была. Вышла в служанки, поставили меня приглядывать за одеждой хотун… Все мне нравилось. Потом царь вызвал нашего тойона и отправил наместником своим к татарам. Звали нашего тойона Чунхаем, добрый он был человек, хороший хозяин. Тогда ученому нуче совсем не хотелось ехать на жительство к дикому степному народцу, но царское слово – закон. И взял он жену с детишками, горстку слуг да и поехали все мы на север. Прожили у татар семь лет, и тогда схватили они монгольского хана Амбагая. Ты знаешь, что с ним сделали?..
Элий знал, что Амбагая отправили на казнь Алтан-хану, тем самым подкинув хворосту в огонь вражды. Хворост заполыхал – вражда превратилась в войну. А Хайахсын рассказывала:
