Джованни дель Плано Карпини. История монголов. XIII век
В те времена, когда шаман Тэб-Тэнгри был еще мальчиком по имени Хохочой, одногодки смотрели сквозь него, как сквозь степное марево: они не замечали его – до того тот был болезнен, худ и золотушен. Он привык к одиночеству и обидам, и если б не Тэмучин, которого по причине великодушия, присущего истинной силе, тянуло на защиту слабых, то кто знает, дожил бы будущий шаман до зрелых лет. Но одинокий камень заметней груды камней. Так и угрюмый, тощий, надменный Хохочой возвысился над муравьиным кишением людей, даже не участвуя в походах и набегах. Вечно полеживающий в своем сурте, он прослыл тем не менее человеком, могущим общаться с высшими небесными силами, могущественным знахарем, и когда облачился в шаманские одежды, то люди приняли его воплощение с готовностью. Теперь Хохочой только и успевал перепрыгивать с коня на коня, чтобы поспеть к больному или к несчастной роженице, или к беспечному охотнику, которого помял зверь. Он не отказывался камлать, но, бывало, и отказывался, если видел, что тьма уже намертво ухватила страдальца. Шаман был весьма не глуп. А когда – бывало и так – человека уже заживо похоронили, но он вдруг ухитрялся перепрыгнуть в седло жизни и продолжить свой земной путь, – слава Хохочоя пересаживалась в сотни седел и скакала впереди него в разные стороны. Слов нет: Хохочой знал слабые людские души и, предсказывая кому-то будущее, умел сказать то, чего человек ждал от жизни, подавая этим надежду и убивая тревоги.
Все это Ожулун знала, и ее не озадачили слова, сказанные Хохочоем на курултае под белым знаменем Чингисхана. Она сомневалась, что хан верит в чудеса, как и сам Хохочой, но и не находила похвальным поведение великих тойонов, едва не заклевавших шамана своим осуждением, которое чуть не дошло до пинков и тумаков. Только слепой, с выеденными черной оспой глазами, мог не видеть влияния Хохочоя на умы многоязыкого народа. Понятно, что тойонов задело вмешательство шамана в земные их дела и обычай провозглашать хана с согласия вождей всех племен, а вовсе не по предвидению колдуна с бубном. Но почему бы не использовать объединяющее влияние шамана впредь, когда ил будет разрастаться и становиться все менее управляемым? Ожулун еще не знала, какую оплеуху закатил шаману Тэб-Тэнгри тойон Боорчу и как сунул тому, сбитому оплеухой наземь, под нос кулачище размером с его голову. Она не слышала как шаман, закатив глаза, взывал к небесам: «Хой, хой! Где вы, предшествующие мне и следующие за мной?! Если вы далеко – приблизьтесь!..» Она не видела, что Боорчу зажал рот шамана и тот едва не отлетел в верхний мир, суча ногами, но благородный Джэлмэ отнял бессильное тело Хохочоя и, бросив его поперек седла парня-вестового, отправил в стан. Она знала лишь, что после курултая шаман долго болел и не поднимался с постели. И что находясь в излюбленном своем положении на боку, Хохочой крепко призадумался над новыми законами, которые запрещали строго-настрого насилие друг над другом. Осознав это, он стал жаловаться на поругание закона и самоуправство Боорчу своим многочисленным посетителям. Люди сострадали ему и шли жаловаться хану на рукоприкладство Боорчу, унижающее божьего человека Тэб-Тэнгри. «Как гибкое тело дерева точит наглый червь, так и самый хороший закон может быть источен толкователями и обращен к торжеству зла». Так думала Ожулун, советуя Тэмучину пригласить шамана к себе и напомнить ему о том, кто защищал его в детстве – не будущий ли Чингисхан?
– Он не должен наваливать на твои плечи поклажу чужих склок! – сказала она. – Успокой его, пообещай разобраться с грубияном Боорчу… А еще лучше – дай ему какие-нибудь земли во владение, но пода-а-а-льше от караванных троп!
– Ты знаешь: я на него сердца не имею, даже думаю, что он полезен мне, но мучаюсь оттого, что не могу предвидеть его вывертов… Смотрю ему в глаза – там глухая стена. И я думаю, что при разговоре с ним тоже надо выстроить стену внутри себя, сделать вид, что ничего особенного не произошло – люди не сразу привыкают к ярму закона…
– Вот-вот! – одобрила Ожулун. – Пригласи его к себе, и одного этого ему хватит, чтобы показать всем свою сановитость. Он из одного этого будет иметь свою выгоду…
* * *
Само приглашение к Чингисхану – знак особого почтения. И Хохочой взял от этого приглашения и мясо и перо, как охотник от рябчика. День встречи, предложенный ханом, он отверг, сославшись на дурной сон, где ему явились черные волки с лошадиными хвостами. Но на следующий день явился в сопровождении более чем сотни всадников. Однако Чингисхан уже предвидел увертки и уловки шамана, поскольку понял все возрастающую силу не самого Хохочоя, а и любого другого посредника между земным и небесным мирами, но все же турхаты встретили кавалькаду шамана у внешнего кольца охраны ставки и никого из всадников, кроме самого Хохочоя, дальше не пропустили.
Когда он размашистым шагом и с отчаянной решимостью труса влетел в сурт Чингисхана, то прямо-таки возопил:
– Так-то вы принимаете человека, ниспосланного самим Всевышним владыкой?! Может быть, вы решили заточить меня в колодки? Я не удивлюсь! Кто мне объяснит: что все это значит?
На что Джэлмэ незамедлительно ответил:
– А ты у владыки небесного спроси, ведь вы с ним, по твоим наглым словам, неразлучны, как паут с коровой! А еще испроси у него вразумления! Может быть, он раскроет тебе твои наглые глаза и ты увидишь – где ты стоишь! А стоишь ты перед Чингисханом, щенок, тявкающий от страха!
Но, видно, Хохочой накрепко вбил себе в голову понятие о своем небесном покровителе, а потому, не снижая голоса, понесся дальше и ткнул пальцем в тойона Джэлмэ:
– Ты кто такой?! Ты – сорная трава на пути глупого ветра! Я ведь не к тебе обращаю свой вопрос, а к равному себе! Ты должен молчать, как пустая изнутри тыква, пока по ней не стукнут палкой!
Охнули почтенные старцы, сидящие на мягких войлочных подушках. Старик Усун-Туруун не дал тишине перерасти в ссору и попытался усовестить шамана:
– Что это с твоей головой, парнишка Хохочой? Я старше твоего отца, Мунгкулук-Хонгхотоя, но, сколько помню, тот даже после бурдюка кумыса никогда прилюдно не опорожнялся! Иди, подойди к воде, глянь на свое отражение с высунутым языком: может, он у тебя слишком длинен?
– Гром небесный на ваши гордые головы! – не унимался Хохочой. – Вы забыли обычай, но чаша грехов скоро переполнится – это вам не в альчики
[15] играть, это с небом шутки шутить – играть таким человеком, как я!..
– Молчи, болван! – побледнел обычно сдержанный Джэлмэ. – Прикуси свой язык, тень сухого дерева! – Но вдруг не выдержал и расхохотался.
Смех, как степной пал, охватил всех, кто был в сурте. Люди смеялись, икали, плакали, прятали лица в одежды друг друга. Чингисхан напряг всю свою выдержку, чтобы не впасть в это наваждение, он понимал, что нужно предпринять нечто, позволяющее всем выйти из наваждения без потери лица.
– Что ж, – сказал он, успокаивая жестом. – Ты показал свою силу, Хохочой, напустив на нас чары повального смеха. Не смеялись лишь двое: ты и я. Значит, мы сильнее чар, напомнить об этом здесь присутствующим нелишне… – Он со значением глянул на тойона Джэлмэ, и тот с пониманием покивал: да-да-да. – А пригласил я тебя, чтобы наделить прекрасными пастбищами, Хохочой, брат мой… Чтобы дать тебе богатые дичью горы на левом берегу реки Селенга, там, к западу от степи, где когда-то жили мэркиты…
