Что-то детски беспомощное на миг проглянуло в лице шамана, но тут же исчезло под покровом маски угрюмого отшельника. Он сказал, отмахиваясь:
– Я – божий человек: где хочу, там и живу! Ты хочешь отправить меня в опалу – так и скажи!
– Мы все божьи люди, – доброжелательно продолжал хан. – Но у всех у нас есть свои земли, где можно пасти скот и содержать челядь. А у тебя стало в последнее время многовато и того и другого – или это не так, божий человек? Одних нукеров с тобой прискакало больше сотни…
И тут уж Хохочой поспешил повернуть развитие разговора:
– Если хочешь мне добра, то прикажи наказать сурово одного тойона, – и его колени задрожали от ненависти. – Ты знаешь, о ком я веду речь?..
– Ах, ты про тойона Боорчу, однако? Я отправлю его на войну, туда… – махнул указующе хан, – на север!
То, что для воина является наградой, из уст хана звучало как обещание кары. Только трус Хохочой мог воспринять и воспринял эти слова Чингисхана на свой лад. Он знал, что на войне убивают, хотел гибели Боорчу и раскрылся в словах:
– А если его не убьют?
– Так ведь и он тебя не убил!
– Хотя надо было… – сказал Джэлмэ, не удержавшись, но Чингисхан гневно глянул на него, и Джэлмэ поправился: – Я говорю: надо было шаману просить небо о вразумлении Боорчу – вот и все… Чего стоит по-дружески попросить Бога? – и при этом лицо тойона был столь простодушно невинным, что Хохочой скривился лицом и вышел вон из сурта.
Старики переглянулись между собой.
– Вы только поглядите на этого тюфяка! – сказал кто-то. – Кто ему позволил уйти?
– Да-а… Этот малый превзойдет всех шаманов вместе взятых.
Хан чувствовал, что если все оставить как есть, то надо ждать беды.
Раньше говорили, что у человека тем короче век, чем длиннее его язык, и с пустобрехами дело решали простым усекновением главы. Противостояние с Хохочоем не сулило судьбе ила ничего хорошего, и, слушая ропот старцев, Чингисхан не мог найти решения, которое устроило бы всех: в голову шли мысли о самом простом и надежном – о казни Хохочоя. А тут и Джэлмэ плеснул масла в огонь:
– Прикажи, о великий хан, и мы с Боорчу найдем способ отправить его к небесным товарищам!
И таким искушением явились эти слова тойона, что Чингисхан аж челюсти стиснул, чтобы не высказать скоропалительного согласия. Он чувствовал, как высох язык во рту, как высохла глотка. И, помолчав, в каменной тишине, он сказал ожидающим его решения тойонам:
– Кто же после этого будет верить мне, о мои верные псы… Такие дела должен решать Верховный суд. Не будем пачкать чистое дело своей неправедностью… Пусть бы лягушка квакала, а цапля открывала клюв! Но не получится ли так, что слава о силе Хохочоя возрастет среди черни стократ и он станет для нас недосягаем?
– Уж и так, – прорычал гневно Усун-Туруун, – сколько людей к нему от тойонов перебежало! Этак можно и войско собрать!
– Войско не войско, а с теми, от кого ушли люди к Хохочою, поговорить бы надо! – сказал Джэлмэ, уже пришедший к своей обычной рассудительности. – Никто не знает о пропаже лучше бывшего хозяина. Что за люди уходят к Хохочою? Не больные ли? Не сумасшедшие ли? Какой достойный человек предпочтет Богу – шамана с его духами и абасы-чертяками? Может быть, это такие же дармоеды, как и сам Хохочой: гной всегда собирается вокруг занозы! Может быть, надо дождаться, когда нарыв созреет, и чикнуть его ножичком!
– Не было бы поздно чикать, – тихо сказал старец, сидевший рядом с ханом, и как бы только для ушей хана. И хан понял, что опасения его не напрасны.
* * *
Через наблюдателей и слухачей, снаряженных в стан Хохочоя, стали поступать тревожные известия. Там образовалось какое-то подобие школы шаманов: более четырехсот людей сбежали к Хохо-чою, все ночи напролет в нескольких суртах камлают шаманы, вызывают духов и говорят пророчества о черной болезни и засухах, о великом голоде и гибели младенцев. Эти отщепенцы ловят для жертвоприношений любое приглянувшееся животное из чужого стада, а владельцы этих животных помалкивают, боясь проклятий. Хохочой был не глуп и разбил стан у единственного в степи озера. А куда идти скоту на водопой, известно – к озеру. Тут кому-то из рогатых и карачун.
Тогда Джэлмэ своим именем приказал, чтобы все главы родов пригнали обратно из стана Хохочоя тех, кто самовольно ушел туда. Но Хохочой осыпал изощренной бранью тех, кто явился за своими людьми, а некоторых велел бить плетьми. Некоторые из ищущих схватились было за оружие и могли посечь всю хохочоевскую рать, но джасак Чингисхана строго-настрого запрещал применение силы оружия внутри ила. Нарушение запрета грозило смертью. И большие тойоны возвращались с позором восвояси, а в сердцах их копились обида и гнев, что не сулило ничего хорошего в ближайшем будущем…
В это же время с севера пришли вести.
Весть от Борохула, что направился через реку Амыр к хоро-туматам, не могла считаться хорошей. Он доносил, что внезапно отошел к праотцам Дойдухул Сохор и власть прибрала к рукам сама Суон Ботохой, а на предложение о единении родов она оскорбилась, говоря, что до них не дошли руки даже великого владыки Поднебесной Алтан-хана, а что говорить о каком-то Тэмучине? Она сказала дословно: «Если вы решили испугать одинокую вдову и показать свою силу, то и на вас у меня имеются копья да пальмы. Пусть будет сражение!»
Отправив весть об этом в ставку, Борохул вновь стал искать проход через горные хребты, но уже понимая, что без потерь провести огромное войско не получится. Хоро-туматы, которые знали эти места не хуже лесных зверушек, на всех больших тропах понаставили засад. Выходило, что на пробивание нового перевала может уйти не один месяц, да и останется ли эта суета тайной для хоро-туматских разведчиков? Войско монголов встало, упершись в стену гор.
Борохул отощал и усох от тревог, объезжая места возможного броска через горы, а часть войска спрятал в лесах, выставив усиленные караулы. Он подумывал и об отвлекающей перестрелке на одном из горных перевалов, куда можно было бы стянуть немногочисленные, но занимающие выгодные вершины, силы противника. Чтобы не приковывать к себе внимания лазутчиков, Борохул разъезжал без охраны, и это стоило ему и двум его тойонам жизни – они попали в засаду и были убиты.
Только на третьи сутки эта тяжкая весть пришла в ставку.
Чингисхан был оглушен скорбью и разгневан неудачей: сам он был трижды ранен в походах, Хасар с Бэлгитэем по два раза мечены и саблей и стрелой, но гибельная чаша пока обходила их стороной. Чингисхан не знал твердо: что делал бы он на месте павшего Борохула. Возможно, то же самое, и лежал бы теперь под могильными камнями в чужих горах, но кровь от жажды мести прихлынула к его глазам – он приказал готовить пять мэгэнов, которые вознамерился повести сам, чтобы воздать должное хоро-туматам. Ярость туманила рассудок, и он едва не изгнал из сурта Сиги-Кутука, который вещал здравое:
– Тебе не обязательно ехать самому, хан. Негоже кречету гонять воробья. Вспомни: за осень и зиму мы потеряли двух знатных военачальников из-за того, что они утратили страх и разъезжали без охраны! Так погиб Чимбай в самом цвете своего мужества! И тебе надо не на коня прыгать и скакать, размахивая саблей, а издать указ об охране военачальников, обязательный к исполнению! Обезглавленное войско – стадо баранов, один вожак стоит мэгэна таких баранов!..
