– Я готов погибнуть за тебя, отец, – ответил юноша с легким оттенком обиды в голосе. И обида эта не была надуманной. – Ты ведь до сих пор не давал мне командовать даже сюном… Ты все считаешь меня несмышленышем…
– Даже на посредничество между хабханасами и тюбя, когда между ними была война, ты его не отпустил! – встрял младшой, и отец тут же прервал его: – Цыц! – Однако Ыналчай был по-своему прав и Худухай-Бэки понимал это. Он как бы смягчился, говоря:
– Пахай
[16], разве можно назвать войной кутерьму, эту возню между хабханасами и тюбя, имеющими каждый по полтора ничтожных сюна? Так мальчишки возятся и пыхтят и пукают, а потом подерутся и размажут кровь по рубахам, чтоб пострашнее выглядеть! А настоящая война… – отец поджал и без того тонкие губы, меченные морщинами. – Настоящее дело такое, что нам нынче его не одолеть…
Юноши переглянулись, а Терелчюн стал грызть ногти, чтобы не дать воли языку, кончик которого уже щекотали вопросы, могущие показаться отцу неуместными. Молчал, предчувствуя хрупкую кость будущего, и Ыналчай. Отец сказал:
– Я решил присоединиться к монголам, глядя на вас. Благодарю вас за это. При нашем жизнеустройстве все пути, кроме этого, ведут в тупик… Из вольных птиц мы превращаемся в домашних индюков, которых хозяин волен зарезать, как только ему захочется. Монголы сегодня – это вольные птицы, выбирающие путь по звездам, и влиться в их стаю – это освежить и взбодрить кровь. И тем из тойонов, кто будет противиться единению, я самолично сломаю хребты вот этими вот руками! У нас с монголами одна праматерь Алан-Куо. У нас один язык. Они сильнее нас, но пришли с открытой ладонью. С ними и вы, мои сыновья, станете настоящими багатурами в битвах на юге и на севере.
И старший не выдержал:
– А как же наша свобода?
– Свободен только сильный, – произнес отец давно выношенное, – а сильны единые, которыми повелевает лучший. Так я скажу моим тойонам.
– Понятно, отец! – сказал повеселевший Ыналчай.
А младший добавил:
– Ок-се! Как просто!
– Просто – это когда на заднице короста, – одернул его отец. И дети, не сговариваясь, смущенно прыснули, а потом стали уже открыто смеяться, указывая пальцами друг на друга.
Улыбался и отец, завидуя невольно юношеской отзывчивости на шутку.
Но шутки кончились.
* * *
Джучи отправил людей в тыловые мэгэны, чтобы растолковать начальникам план боя в случае удара ойуратов и повеление пока не приближаться к передовым отрядам, чтоб не вызвать у противника тревоги, а просто хранить боеготовность. Потому же он велел выдвинутым вперед конным ослабить подпруги у лошадей, а самим изобразить картину отдыха, не снимая, впрочем, кольчуг. И ойураты приняли игру – их ряды, сверкавшие щитами, тоже стали ломаться, уставшие от напряжения нукеры ложились на траву и давали отдых затекшим спинам. Похоже было, что туго натянутая тетива ослабла.
Дозорные монголов блаженно и сонно созерцали работу крупных лесных шмелей на разнотравье, когда со стороны лагеря ойуратов показалась летящая во весь опор горстка всадников.
– Три… четыре… пять… – считал Джучи. – Это послы. Надо ехать им навстречу. Эй, Боорчу! Эй, Беге! Хунан! В седло – и за мной!
Монголы и ойураты встретились, но не сшиблись, хотя и те и другие были готовы к этой сшибке. Худухай-Бэки спешился, и вслед за ним спешились его люди. Это обозначало, что грядет мирный разговор, а то, что всадники сошли с лошадей, – приглашение к нему.
– Идемте на вершину кургана, – предложил Худухай-Бэки. – Оттуда хорошо видно во все стороны…
– И что же там видно? – спросил Джучи, ведя коня в поводу и следуя плечом к плечу с ойуратом. – Дымку мира или копоть войны?..
– Хм… хм… – кашлянул Худухай-Бэки. – Надо хорошо сесть, чтобы хорошо съесть, а чтобы хорошо поговорить, надо мяса наварить. Согласен?
Джучи похлопал своего жеребчика:
– Скажи мне, мой быстрый сокол, ты не против, чтоб я дал отдых твоей спине? Нет, он не против…
– Ок-се! – притворно возмутился Худухай-Бэки. – Видно, тебе все же иногда своя голова кажется меньше мышиной, раз ты советуешься с большой головой коня:
– Не гневайся, хан! – улыбнулся Джучи. – Но иногда лучше сидеть на мягкой траве, чем на спине любимого коня… И я согласен, как ты сам уже понял. Тебе-то ума, я вижу, не занимать…
Взошли на вершину кургана и церемонно сели.
Помолчав в ожидании чего-то важного, глядели друг на друга не ставшие врагами Джучи и Худухай-Бэки, все казалось и без слов понятным, однако слова должны быть произнесены, как клятва. И ойурат сказал на понятном всем языке:
– Мы, как люди одной крови, имеющие одних с вами предков, хотим делить с монголами их путь и судьбу…
– Уруй!
[17] – закричали старые Беге и Хунан. Они вскочили с мест и воздели руки к небу. – Пусть будет уруй!
– Я привел с собой своих тойонов, – сдержанно и монотонно продолжал вождь ойуратов. – Вот глава нашего войска Хайгас-сегун
[18] и наш домовитый тюсюмэл Ойуун-Кюн.
Оба названные опустились перед Джучи на колено. А их вождь все так же неспешно и смиренно говорил:
– С этого дня мои сыновья – твои братья. Взгляни на них!..
Оба сына опустились перед Джучи и наклонили лобастые головы, но широкие плечи обоих были напряжены, как крылья на отлете. Боорчу крякнул от удовольствия созерцания богатырей – он питал благорасположение к людям крупного раскроя, под стать самому себе.
– У меня им будет тесновато, как ты думаешь? – с нескрываемой грустью спросил отец. – Их зовут Ынылчай и Терелчюн. Первый – старший.
И Джучи сказал громко, чтобы все слышали и знали, как он ценит в молодых – будущее, а в старых – прошлое:
– Для того, чтобы братья подучились править войском, я отдаю их тойону Боорчу – для ума. А потом они пройдут обучение в мэгэне тойона Аргаса – для доблести. Я сказал!
– Ты сказал, мы услышали! – ответили братья.
«Этот самого Чингисхана превзойдет!» – довольно думал тойон Боорчу, слыша распоряжения молодого Джучи и видя двух крепышей-ойуратов, которых ему предстоит наставлять на путь истинный. Он махнул им рукой и по-медвежьи косолапо направился к лошадям. Юноши молча пошли за ним.
Южные тьмы монгольских войск стояли перед громадой Великой китайской стены, восточные – на границе с владениями нучей, северные – выдвинулись за озеро Байхал.
Монголы прирастали землями и народами.
* * *
Несколько последующих ночей на Худухая-Бэки навалилась бессонница. Да и сам он не то чтобы постарел, но эту ярую до ломоты в висках и с чувством отставания мяса от полых костей бессонницу он уже не мог повалить на кошму вместе с женщиной, насытившись которой, западал в небытие. И то забытое счастье тоже можно было назвать бессонницей потому, что раньше Худухай-Бэки не помнил снов, а лишь иногда догадывался о них, как слепой догадывается о внешнем мире. Эта медведица все же не изломала его – он кормил ее плотью своих новых мыслей. Мысли он помнил, и они бурными ручейками сходились в одну спокойную, но еще неведомую реку, куда предстояло добровольно броситься вождю ойуратов, чтобы объединить малые лесные племена под крыло монголов. Только ему это было по силам. Только так можно обойти, обтечь резню, размахивание булатом и пиками, обагренными кровью людей. Он думал разослать по отдаленным родичам множество своих людей с щедрыми подарками, пусть невестки и зятья, сестры и братья, дочери и сыновья скачут по всем станам и кибиткам, проясняя цель Джучиева прихода в леса. И начать надо с кыргызов, способных выставить против монголов полный тумэн войска и погибнуть только потому, что кто-то вознамерился порушить их привычный, застоявшийся быт. Надо рассказывать им, что сила монголов – в их ясном законе обустройства жизни. А кыргызов не напрасно побаиваются все мелкие племена в пределах звучания их имени, которое произошло от слова «кырт» – истреблять, воевать, уничтожать. Если они взбунтуются, то десятки местных племен, тысячи людей прислонятся к ним, а что от них останется и что они будут отстаивать? Медленное угасание огня в крови… И хорошо, что он, Худухай-Бэки, каким-то озарением понял эту по сути своей простую истину: в большом лесу – больше корма, в большом озере – всякой рыбе вольно, у большого ила – большой путь, если в нем заведен один для всех порядок. И хорошо еще, что троих своих дочерей он выдал замуж за кыргызских свирепых тойонов. Есть надежда на благополучный исход переговоров с ними. Ведь известно, что кровная узда – самая крепкая.
