* * *
Войска монголов и ойуратов начали готовиться к броску на запад.
Худухай-Бэки в который раз уже осознал, что все гладко в замыслах, а на деле – ухаб на ухабе. Ведь он может выглядеть предателем в глазах пограничных соседей, если его войско, как хорошо знающее местность, пошлют передовым. А какой же он предатель, когда хочет соседям добра и процветания? И когда мудрый и проницательный не по годам Джучи сказал ему, что пока нуждается только в проводниках и посредниках с его стороны, то ойуратского хана даже пот прошиб от горького напитка стыда, смешанного с гордостью: не зря он, Худухай-Бэки, уже разослал своих верных по самым затерянным в тайге племенам. Их языки должны были сеять добрые слухи о монголах, а в головах вождей – восходить надежды на мир и согласие. Поверят ли его людям? Но как бы то ни было, а в черепе каждого зародится мысль о том, что война с монголами хуже, чем мир.
И Худухай-Бэки посоветовал Джучи малыми силами, опережающими основное войско, двинуться к борохотам и бурятам, а потом уже к тюбэ и урсутам.
– Если привьются к тебе эти крепкие племена – за ними, как овцы, пойдут и бесчисленные малые… Хорошо, если бы так оно и стало! – сказал Худухай-Бэки, когда они с Джучи уже сидели на конях. – Однако я шибко стар, чтобы бестрепетно лить чужую кровь…
– Может быть, она и не такая уж чужая, – с пониманием ответил на это Джучи. – Никто не знает, с чьей кровью сольется кровь наших детей… И все же я не хочу, чтобы моя голова болела от подобных мыслей. Они не нужны воину… И ты до времени оставь их – не так уж ты и стар, хан.
От этих слов Худухай-Бэки почувствовал облегчение, словно перевалил тяжелую поклажу на покатые плечи этого монгольского юноши в сверкающих доспехах.
* * *
Худухай-Бэки взял в поход только трех знатных военачальников, десять мэгэнеев и одного тюсюмэла – сыновья ушли с людьми Аргаса. Ойуратский хан неустанно восхищался вслух боевой выучкой и порядком, властвовавшими в монгольском войске будто бы сами по себе, без расчета на охрипшие глотки старших. Достаточно было устного приказа командующего, чтобы через день в час выступления вся эта кишащая прорва суровых людей неуклонно, собранно и едино сжалась, как тело змеи, и по-змеиному же волнообразно, текуче двинулась в путь. С этого часа война считается начатой и законы мирного времени теряют силу, а все проступки становятся преступлениями и жестоко караются.
Он поглядывал на своих псов, стараясь понять: видят ли они то, что видит их хан, замечают ли, оценивают ли? Ведь у ойуратов считалось, что раз на войне бунтует кровь и кипит мозг в голове, то от нукера требуется лишь одно – быть беспощадным к противнику. Все же остальное – мелочи. Видят ли они, как стремительно течет монгольская лавина, не останавливаясь по двое суток и меняя лошадей на ходу? Замечают ли, как на места предполагаемых привалов заранее наряжаются люди и готовят горячую похлебку с мясом, а облавная охота – у них рядовое походное дело?
Когда они проходят пастбища, рассредоточившись на мелкие отряды, то в обозначенное место сбора прибывают с таинственной точностью одновременно и не трогают по пути ни единой головы из нагулявших жирок стад домашней живности. Они не считают их добычей воина. По следу же ойуратского войска и трава не растет. От него спасаются резвым безоглядным бегством, от него прячут скот, и глаза воинов наливаются кровью голодной слепой жестокости. Ну и дела!
Примечают ли его тойоны эту великую разницу?
Не потому ли она возникла, что война для монголов – долгий бег за черту небосвода, становой хребет их жизненного уклада, а для ойуратов всего лишь редкая и бесшабашная вылазка? Не потому ли, что ойураты выбирают для этих вылазок удобное время, а монголам все равно – зима в степи или лето?
В каждом арбане – нукер, в сюне – арбан, в мэгэне – сюн знают свое место.
Наблюдая за стройными рядами двигавшихся между бараньих отар монголов, Худухай-Бэки вспоминал слова Боорчу: «Неразумие людей таково, что они считают человека войны самым свободным, что войско грязью не забросаешь. Такие мысли – змеиный яд и колдовское обаяние: мы – люди порядка и цели…»
С одним привалом в два броска они прошли расстояние почти в двадцать кес – виданное ли дело! И вот прибились к подножию большой горы – владычице мест, где обитали буряты, тюбэ и хабханасы, с которыми Худухай-Бэки намеревался найти согласие. Еще по дороге он объяснил Джучи, что с этими людьми не надо хитрить и мудрить, но слова, обращенные к ним, должны быть простыми и прямыми, а найти простые и недвусмысленные слова о мире трудней, чем жахнуть из лука-ангыбала по бегущему оленю и попасть. А после совета уже на привале решили, что Худухай-Бэки не следует все же идти в чужой стан в одиночку, что с ним пойдет Боорчу-тойон.
* * *
По пути в стойбище правителя бурят их даже не остановили караульные, видимо, посчитав, что от двух всадников беды ждать негоже. Однако это неприятно задело Худухай-Бэки, что-то родственное стыду за порядки бурят шевельнулось в его сердце. Но как бы то ни было, а прискакали прямо в ставку, где, к их вящему удивлению, их спокойненько поджидал Олдой-Сегун, ушей которого не миновали слухи о вторжении монголов. Худухай-Бэки подумал даже, что это его гонцы делают дело. Олдой-Сегун заметно удивился только, что эти двое явились без свиты, хотя, похоже, ему это пришлось по душе, и он лишь из вежливости спросил:
– Почему же столь великий вождь бродит по свету подобно ребенку-сироте? И усох ты как-то… Словно бы тебя вдвое меньше стало! Прибаливаешь никак?
– Какое там! – отмахнулся ойурат. – Нам ли с тобой болеть, когда такие невесты этой весной народились!
– Да-а-а уж! – поощряюще сказал бурятский вождь и тоже отшутился: – Старый конь все тропки знает!
– А помельчал-то я в сравнении с большим тойоном Чингисхана Боорчу! Вот он, – показал Худухай-Бэки. – А прибыли мы к тебе с одним важным делом… Надо посоветоваться, что ты на это скажешь?
– Скажу, что заяц спрятался, а хвост торчит! – отвечал Олдой-Сегун. – Скажу, что кукушка кукует, а эхо толкует! А еще скажу, что лучше видеть кречета, чем его тень! Тебе понятно?
Худухай-Бэки приступил к главному. Он сказал:
– Убай
[19], я знаю тебя с десятилетнего возраста и не помню, чтоб мы враждовали или не умели, или не захотели понять друг друга… Так?
– Говори, говори, – кивал Олдой-Сегун, печально и по-доброму глядя на товарища.
– Прибыл я к тебе от имени людей, к которым примкнул по своей воле и которые способны открыть перед нашими народами новые пути. Свежий ветерок дорог – целебней душной норы, а…
Олдой-Сегун проявил нетерпение и сказал:
– Ты сам вызвался влиться в новый ил вместе со своим народом или монголы пришли и позвали тебя?
– Велика мудрость твоя, убай! – потупился Худухай-Бэки вежливо. – Ты сразу постигаешь суть головоломки! Вот сидит тойон Боорчу, как сопящая гора, могущая извергать дым и пламя, пусть скажет он, а ты послушай!
