– Я, мама, уж и ночами не сплю: думаю…
– До чего же додумался, сынок?
– Обещаю больше никогда не…
Ожулун знала, что пытается сказать Хасар, и повелительным жестом прервала его: зачем говорить матери то, что не утешит ее. Она сказала:
– Ты думай не обо мне, а о судьбе ила, Хасар… Что мама? Мама поймет, простит и самого негодного из своих детей… Если дети глупы, то мать виновата… Ты вот над чем задумайся: твой брат старше тебя всего лишь на один год, а ведь он несет на загорбке не вязанку дров и не тушу улученной козы, на его плечах бремя потяжелей нашего с тобой! Кто ж ему поможет – китайский император? Нет. Шайтан из глухомани лесной? Нет. Брат Хасар? Тоже нет! Это как же так получилось? Не хватит ли соперничать с ним и открывать уши чужим шепоткам? А ты задумался над тем, как жестоко расправятся со всем нашим родом, если мы ослабеем в распрях?
Голова сына клонилась, как под ударами, на которые нельзя ответить. Ожулун поняла: хватит, многословие – враг смысла. И закончила так:
– Вспомни, сынок, как я отправляла людей на далекий Север, в недосягаемые края, чтобы, пока вы воюете с найманами, обустроить тайные ставки. Такие, о которых не знает ни зверь, ни птица. Для чего? Чтобы уйти туда в случае поражения и не быть вырезанными под корень! Думать надо наперед, Хасар, – она погладила сына по голове, понюхала его лоб. – Иди и помни.
И если в сурт Хасар втянулся как струйка дыма, то высвободился оттуда как клуб горячего пара, – он кинулся к своему вороному и, обняв его, спрятал в гриву пылающее лицо. Ближние старались не глядеть на него, однако это у них плохо получалось, и Тэмучин подошел с нарочито грубоватым вопросом:
– Ну как, не притупился мамин язычок?..
– Да уж, – прятал лицо брат. – Похлеще твоей камчи.
– Ох-ох… – перевел дыхание Тэмучин. – Ну что ж. Напакостили, надо ответ держать. Так, брат?
– Да уж, – покачал головой Хасар. – Иди, получи свое.
И Тэмучин, сделав несколько легких шагов, поднял лицо к небу, словно прося у него защиты, откинул полог сурта и нырнул в отверстие, но споткнулся о кошму у входа и показал родичам пятки ичиг. Невестки едва сдерживались от смеха, но глядя на вовсю смеющегося Хасара, дали себе волю. Смех омыл их чистые лица, и, отсмеявшись, они глядели друг на друга с новой надеждой и доверием.
А Ожулун уже не имела сил на внушение для Тэмучина. Она слышала веселый смех за пологом сурта, видела покрытое потом стыда лицо сына и сказала ему:
– Посиди со мной, сынок мой любимый. Все будет хорошо.
* * *
Ей уже снились путеводные сны, земное время Ожулун источилось.
Приходил Джэсэгэй.
Он приходил в ее сны и раньше, но неясно и не тревожно. Теперь он приходит ощутимым, в полном боевом наряде, начищенный песком металл доспехов манит, притягивает сердце жены. Джэсэгэй наклоняется, нюхает ее лоб, и она чувствует холод куржака на его бороде, тонкая ткань платья пропускает холод его кольчужки. И она не поймет, готова ли идти за ним? Просыпается и не может уснуть до тех пор, пока не потускнеют звезды в отверстии дымохода сурта – тогда вздремнет.
А недавно пришел Борохул.
Пришел таким, каким она увидела его привезенным из ставки джирдженов, пятилетним мальчуганом в той же, кажется, одежде и с указательным пальцем в уголке рта. Он стоял и плакал, как плачут взрослые: молча, только носом похлюпывал. Ожулун чувствует, как саднит у нее изболевшееся сердце, она тянет руку, чтобы погладить его по волосенкам, но стена неведомого и невидимого разделяет их. «Борохул, сыночка! Иди же скорей сюда… Ну?» – зовет Ожулун, но малыш призывно шевелит пальцами правой ладони, и по движению его губ можно понять слова: «Иди ты ко мне, мама… Ты… Ты…»
Проснулась от собственных рыданий, с прикушенной больно губой и увидела неясное сквозь слезы лицо Хайахсын. Думала, что продолжение сна, но та заговорила:
– Бурджун… Бурджун… Хотун моя, проснись, успокойся, – и тянула к губам Ожулун туес с холодным кумысом. – Это сны. А это – кумыс. Сны проходят, а кумыс остае-оо-тся, попробуй-ка…
Но что осталось от Ожулун, которая могла в молодости разом выпить два таких туеска! Сейчас лишь пригубила. И говорит подруге, с трудом переведя дыхание:
– Кажется, отжила свое, отбегала…
«Мне и там быть рядом с тобой, – так думает Хайахсын. – Ничто нас не разлучит, моя хотун», – и успокаивает, как водится:
– О-о, нет! Не каждому сну суждено сбыться. Один китаец мне рассказывал, что увидел сон: рядом с ним лежит дочь императора Цин – справа, а слева – торба с золотыми слитками. Проснулся – хвать! Справа – черная собака выкусывает блох, а слева – конская глызка! Сухая, как его старуха!
Посмеялись – и то хорошо.
– Болтушка ты, сорока ты лесная, сойка ты трескучая! – утирает слезу Ожулун. – Все как молодая!
– Да куда ж тебе сбираться-то? Дети, посмотри, еще несмышленые! Нет уж, погоди лиса в капкан – охотник жениться уехал!
– Сухое дерево до первого ветра стоит… А дети уж пусть позаботятся сами о себе и о народах, что пошли за ними… Все решит судьба, и мы над нею не властны.
Она впервые сказала такое вслух, сняла с себя тяжкую ношу, решилась – и померкший было белый свет словно бы прояснился. Но и сила жизни ушла из нее с этими словами: казалось, подуй тот самый ветер – и унесет ее, как цветочную пыльцу, как пуховый клочок, выпавший из шерсти линючей верблюдицы.
И когда совсем уж собралась умереть, собрала к себе всех близких.
Первыми пришли приемные сыновья Сиги-Кутук, Кучу, Кекетей – сели в ряд перед ее одром. Ожулун поставила на крыло Тэмучина, Хасара, Хачыана, Аччыгыя, но продолжала жить своим двором, чтобы воспитать вот этих приемышей, и теперь ими можно гордиться – они в числе девяноста пяти облаченных высшими чинами воинов ила. И что те хлопоты перед сознанием радости, когда возле нее такие соколы!
– Борохул пал на далекой войне, дети, – сказала она, прикрывая глаза ладонью. – Хорошо ли вы помогаете семье вашего брата? или вам нужны указания матери? Скажи, Сиги-Кутук!
– Мы навещаем невестку нашу Алтану. Мы договорились, мама, что с каждой войны будем привозить равную долю добычи семье Борохула, – ответил Сиги-Кутук.
– А теперь слушайте внимательно и запоминайте навечно: вы – братья великого хана, вы один кулак. Никогда – слышите? – не завидуйте друг другу. Зависть – мать всех бед… Земли наши становятся всё обширнее – всем найдется удел и забота по плечу. Каждый палец на руке не лишний, но знайте, что не будет вам счастья на земле, если вы забудете о кулаке. Люди обычно идут путями, проложенными другими… Так не забывайте о Бодончоре, о Джэсэгэе, о своих великих предках, но сейчас путь прокладывает Чингисхан – помогайте ему, сыновья. – Ожулун устала. Ей уже и говорить было не по силам. И вместо того, чтобы по обычаю закончить словами «я сказала», она молвила: – Я устала…
