* * *
И как ни внушал народу Хохочой, что все земные дела ему наперед ведомы, а в ловушку угодил плотно.
Хорошо зная норов Аччыгыя, который учился упрямству у пасомых им лошадей, шаман был уверен, что тот совершит задуманную отместку и сломает ему хребет, а челядинцев умоет кровью. Если Хасар вспыхивал, как сухой валежник, и быстро гас, то пастух Аччыгый в упрямстве был настойчивей племенного быка. Бежать от него тоже бесполезно: он знал степь, как собака блошиные места на своей шкуре. Спасти мог только Чингисхан, он один мог остановить мах занесенной сабли.
И хонгхотои, ведомые шаманом, прикочевали в уорук обозом из более чем сотни повозок со скарбом, женщинами и детьми, с мычащим и блеющим скотом, со всеми погремушками для камлания. Однако предупрежденные о подобной картине внешние караулы не впустили это кочевье внутрь территории уорука. Вместе со всеми приехал и Мунгкулук-хонгхотой с семью своими сыновьями. Старший из них оказался меньше остальных ростом и сидел в арбе на высоком сиденье невзрачный, сухонький, в чем душа. Остальные с виду не робели, скорее наоборот, вели себя вызывающе, уверенные в силе и славе своего старшого. Старый же Мунгкулук, обычно невозмутимый, как замшелый пень, время от времени прицокивал возмущенно языком и многозначительно поглядывал на Хохочоя.
«Да они все стронулись не только с насиженного места, но и тронулись умишками!» – подумал выехавший им навстречу Мухулай, глядя, как люди шамана пытаются напролом войти в уорук, но их попытки жестоко пресекаются молчаливыми турхатами.
Мухулай подъехал и рыкнул, как старый медведь:
– Эт-т-то что за муравейник?! Зачем явились?! Кто звал?!
– Мы бежим к хану, чтоб спасти свои животы! – выкрикнули несколько голосов. – У кого же нам искать защиты?
Мухулай почесал затылок:
– Кто же вас гонит? Кара-китаи или сартелы-сарацины с косами? Может быть, сам Алтан-хан хочет вами поживиться? Кто ответит?
– Это мы скажем только самому Чингисхану! – тонко крикнул взбешенный Мунгкулук, чтоб не ударить лилцом в грязь перед сыновьями. – А уж никак не простым турхатам мы скажем об этом!
– Это кто простой турхат? Я простой турхат?! – лицо Мухулая перекосилось от ярости. – Встань! Перед тобой глава ила! Ты что – слепой?
«Хорошо, если бы они на меня набросились!» – думал Мухулай в то время, как семейство Мунгкулука вытягивалось в струнку.
– Я… я… не о тебе, о великий тойон Мухулай! – едва не теряя сознания от ужаса, лепетал отец семейства. – Нам бы к самому Чингисхану!
– А ему не до вас, – почти ласково, по-отечески сказал Мухулай. – Разве вы не знаете, что подобными мелочами он не занимается! Но коль уж вы настаиваете, да и Хохочой – великий шаман с вами, я вижу, то я прикажу пропустить. Но не всех, а лишь уважаемого Мунгкулука с сыновьями и великого шамана… – Мухулай едва не сказал, заигравшись, «…с погремушками», однако заставил себя прикусить язык и резанул честолюбивых беглецов вопросом: – Оружие есть?
– Не видишь разве? Нет оружия!
– А на арбах?
– И там нет!
– Обыскать! – рявкнул Мухулай, и сто его турхатов расшвыряли людей шамана и скарб на повозках. Они отыскали худые ножи, пальмы из потускневшего от времени железа, захудалые луки, с которыми кто-то из приезжих не хотел расставаться.
Мухулай взял в руки охотничий нож с рукоятью из рога архара и спросил Хохочоя с издевкой:
– Значит, вы в ханский уорук пробирались с оружием? Уж не вздумали ли вы худое против самого Чингисхана?
Беженцы в ужасе затихли, а шаман выпучил глаза и словно лишился дара речи, но нашелся, наконец:
– Ну… Ну, Мухулай-тойон! Пеняй на себя!.. Ты еще умоешься слезами!..
Но Мухулай уже провел игру – судьба на его стороне. И он знал слабые места шамана, то, например, что Хохочой боится Сиги-Кутука.
– Я-то умоюсь, – сказал тойон, – вот ты-то когда в последний раз умывался? На этот вопрос можешь не отвечать, можно догадаться, что не позднее прошлого новолуния. А скажи мне, – повысил он голос, – зачем явились в ставку со спрятанным оружием?! И на этот вопрос, шайтан с тобой, можешь не отвечать! – И, увидев, что Хохочой высокомерно улыбнулся, добавил: – Ответишь самому Сиги-Кутуку. Я передам тебя в его праведные лапы! Уж его-то не заговоришь!
Улыбка шамана превратилась в гримасу ужаса и стыда. Он залопотал, стараясь, чтоб не слышали родичи:
– Ладно… Ладно, Мухулай-тойон… Давай обо всем договоримся…
– Что ты там бормочешь себе под нос? – громко спрашивал Мухулай. – Не слышу! – И, отвернув своего коня от скукожившегося в седле Хохочоя, угрюмо осмотрел растерянных хонгхотоев. Встретился взглядом с главой рода и объявил: – Из уважения к тебе, почтенный Мунгкулук, я пока воздержусь от передачи вас, как предполагаемых заговорщиков, в Верховный суд и пропущу тебя с семью сыновьями в уорук. Остальным – стоять на месте и ждать распоряжений!
– Ты настоящий человек, Мухулай-тойон! – отозвался старый Мунгкулук и виновато покосился на старшего сына – Хохочоя. Тот сердито хмыкнул, а лицо его постепенно приобретало выражение надменности и спеси.
* * *
Турхаты у входа в ханский сурт застыли, как каменные истуканы.
Зато громкоголосые хонгхотои ходили с развернутыми плечами, и казалось, что они тут находятся ради одолжения и пьют теплую воду неодолимой скуки. Как вел себя их плюгавенький родич Хохочой, так держались и остальные братья. Похоже было, что эти люди прибыли получить ничтожно малые награды за неимоверно большие заслуги и заранее пренебрегают этими наградами.
Старый Мунгкулук открыл полог входа в ханский сурт перед своим старшим сыном и вошел вслед за ним. Хохочой с независимым видом прошел внутрь и уселся справа от Чингисхана, на место, куда не смел садиться ни один смертный, – спесь шамана не знала границ. Темная тень легла на лицо тойона Хубулая, что как главнокомандующий возвышался слева от сидящего хана. Он глянул на Сиги-Кутука, словно желая сказать: «Каков наглец!» – но верховный судья весьма задумчиво смотрел на игру огня в очаге, казалось, кроме этого, ничего на свете его не занимает. Тогда возмущенный Хубулай глянул на Чингисхана. Брови хана были подняты, словно в недоумении, а изо рта его вырвались слова:
– Что за гурьба? Откуда взялись? Кто впустил?
Мухулай с готовностью пояснил:
– Я впустил, о великий хан! Я пожалел! Эти люди объявили, что ищут спасения своим животам, а от кого бегут, а кто им грозит – молчат. Говорить намерены лишь тебе, о великий хан!
Тогда Чингисхан обратился к беглецам:
– Кто будет говорить? Слушаю!
Старик отец заговорил затверженно:
– О хан! Нет ничего опаснее, чем замена старых порядков новыми, ибо неизвестно, кому что выгодно, а со взбаламученного дна подымается всяческая нежить.
