Внучки Ожулун корпели над своим приданым: старшая из девочек Ходжун-Бэки, которую прочили за Тусахы-беге, внука Тогрул-хана, ныне обещана сыну вождя икирэсов Буту-Кюргэну, вторая – Чечейген-Бэки, предназначалась старшему сыну Худухая-Бэки по имени Ыналчай-Кюрген, третью, названную Олуйхан, отдавали за Терелчюн-Кюргэна
[23], брата Ыналчая, четвертая едет к младшему брату главы онгутов Алахыс-Хоро, носящему имя Сенгтуй-Тэгин, а самая малая и несмышленая еще Алтынай тоже имеет озабоченный вид и наравне с сестрами хлопочет над скарбом.
Вся эта веселая суета подняла с ложа Ожулун-хотун. Опираясь на руку Хайахсын, она стала выходить во двор и вдыхать ненасытно воздух новой весны. На пергаменте ее лица написано, что она всем довольна: и тем, что приходит в холодную степь весна, и тем, что разлетаются ее птенцы – кто на охрану отдаленных рубежей растущего ила, кто замуж, и тем, что снова увидит вернувшихся из теплых стран птиц…
Со времен некогда туманного, а теперь словно бы прояснившегося детства Ожулун любила наблюдать за птицами и со свойственной человеку завистью следить за их полетом, выслеживать те невидимые ниточки, которыми связаны пернатые существа с тремя стихиями – небом, землей и водой. Так стала понимать, что птицы предсказывают погоду не только на день вперед, но и еще отдаленней. Ожулун знала, что птица топорщит перо к непогоде, а ощипывается – к ветру, что купается в пыльных барханах – к дождю, что большие стаи перелетных птиц – к хорошему раннему лету. Бывало, соберутся маленькие сыновья на промысел, а Ожулун им: «Куда же вы перед дождем-то навострились?» – «Мама, открой глаза – солнце-то в полнеба!» – «Ну, идите, идите!» Приходят обратно мокрые до косточек: «Мама, откуда ты знала про дождь?» И она их учит: «Если птицы чистят перья – быть дождю. Если коршун зависает в поднебесье, потом падает вниз и скользит с раскинутыми крыльями над землей – быть дождю. Если птицы поют до рассвета и медленно возвращаются на гнезда – быть дождю…» – «Ну, а зимой, мама?» – «И зимой надо смотреть… Перед бураном птицы жмутся к людям, к жилищам – они ищут у людей защиты… Будто бы не боятся людей: буран-то пострашней! А вы за воробьями поприглядывайте или за ласточками: к хорошей погоде ласточки веселятся, едва ли не садятся на спины пасущихся лошадей…»
И, глядя на хлопотуний-внучек, она думает: «Разлетаются мои ласточки, веселятся, на лошадей садятся… Раньше невест выдавали за шесть-семь дней пути, а теперь и в гости-то запросто не съездишь в такую даль». Но мысль эта не омрачает тела Ожулун. Заботит ее другое: не рассеются ли ее кровинки по столь обширному полю жизни и не растворятся ли в нем до полного исчезновения…
Ожулун с ласковой благодарностью думает о подруге своей Хайахсын, которая воспитывала ее сыновей и внуков в умении скрывать свои мысли и намерения от чужих, говоря, что мысли хана не должны знать даже самые доверенные. Тогда окружение его не угодничает, тогда колеса не спешат опередить арбу, тогда люди – как камешки на ладони.
Печально, что одни и те же наставления каждый воспринимает на своем уровне. Дураку лишнего не втолкуешь…
Вот Хасар… Если старший с присущей ему жаждой новых знаний до мозга костей проникся мудрым учением, то Хасар по легкомыслию и нетерпению так ничего и не понял.
Тэмучин в любом горячем споре умеет слушать других со стороны, не обнаруживая своего расположения к одним или неприязнь к другим, поэтому все стараются выложиться начистоту, даже не пытаясь воздействовать на его слабости, воспользоваться этим, а отстаивая свое мнение, свою точку зрения.
А у Хасара тайных мыслей и быть не может. Он сперва говорит и только потом думает. Потому в его окружении крутятся одни льстецы, готовые поддержать его в любом сумасбродстве, любые его абсурдные мысли. Благо никаких усилий и не требуется, чтобы угадать их. Они всегда на слуху… Потому Хасар никогда и не слышит правдивую речь.
А девочек Хайахсын ни во что не ставила: лишь бы мужу угождали, какой с них спрос. И если мальчики из уст своей наставницы знали историю императорских династий Китая, свободно читают мудреные иероглифы Ван Чуна
[24], то девочки частенько пускались в рев, когда их шпыняла за бестолковость та же Хайахсын, однако, по части утвари и нарядов, обычаев и порядков китайского императорского двора были доками.
Кажется, Хайахсын что-то говорит. Ожулун, погруженная в свои думы, поняла это, лишь когда та замолчала, поняв, что хотун ее не слушает.
– Что ты сказала, подруга? Я не расслышала, – мягко спросила она.
– Сегодня мальчики аж три раза приходили и ушли ни с чем.
– Нехорошо получилось, но ведь еще не готово приданое девочек. Да и горюют они очень перед разлукой, страшатся, и мое присутствие помогает им держаться, хотя помощи от меня никакой.
– Незачем им так спешить, время есть еще. А мальчиков ждут войска, ведь они у нас тойоны большие, хлопот и дел не в пример больше. Надо бы обязательно завтра принять, не задерживать перед дальней дорогой. Им тоже нужны твои наставления, благословение…
– Хорошо, пусть завтра придут с утра пораньше, ко второму бою кюпсюров.
– Слушаю, моя хотун.
Когда Хайахсын вышла, Ожулун улыбнулась: у каждого свои слабости…
«Вдруг нырнул внутрь огромной вороньей стаи ястреб и, еще немного покружив, отвалил восвояси… Любая птица, отбившаяся от стаи, была бы растерзана им. Так хорошо ли то, что птенцы мои отбиваются от стаи? – думала Ожулун, прислушивалась к своему сердцу, но ослабевшее это сердце не предвещало тревоги… – Нет-нет, стая еще только начала сбиваться. Ил – вот наша стая!»
* * *
Хан, остерегаясь, что мать может не дожить до осени, задержал войска, давая внукам проститься с Ожулун. Пришла пора прощаться и с внучками. Он заметил, что та спокойна за старшую, Худжун-Бэки, поскольку девушка отправлялась хоть и за тридевять земель, но все же к давним союзникам монголов – икирэсам. И за Чечейген с Олуйхан родные сильно не тревожатся – они идут к ойуратам. Будущий муж Олуйхан – Терелчюн сразу же уедет с назначением мэгэнеем в восточную армию, стоящую горной засадой на рубеже с землями Алтан-хана, и девушка засобиралась было с ним, но обе матери воспротивились ее намерению, говоря, что не дело начинать супружество на бранном поле. Тогда разгорячившийся от нового неведомого чувства Терелчюн стал испрашивать у отца месяц отсрочки от службы с тем, чтобы увезти юную жену на родину, но Худухай-Бэки разгневался и прикрикнул на сына:
– Никуда от тебя не денется твоя красавица! Терпи до зимы! Ишь ведь какой нукер: из-за юбки и службу оставить рад! В твои-то годы получить такой чин – это иные и за всю жизнь не удостоятся, а он за юбку схватился! Чтоб я больше не слышал таких слов – башку снесу!..
Как холодной водой окатило женишка.
Когда он был просто сыном хана небольшого, но самостоятельного народа, ему дозволялось почти все. Что могло ждать его впереди? Отцовский трон, погрязший в мелких междоусобных дрязгах? А для этого ждать смерти брата?
