– Ты сказала, мы услышали!
– Разъезжая по далеким странам, увидите немало прекрасных женщин, возжелаете их…
Внуки покраснели и опустили глаза, но она даже не улыбнулась.
– У истинного правителя, настоящего мужчины воля должна быть твердой, душа устойчивой, страсть, вспыхнувшая и ослепившая на миг, пройдет, а жизнь долгая. Нельзя осквернять свое имя, свой род невоздержанием. Невмоготу станет – женитесь. Но только через решение матерей. Им видней, какая девушка достойна ханского ложа. Запомните, не мужское это дело – поиски невесты.
– Мы понимаем, бабушка.
– Это одно. А теперь хочу сказать о сестрах ваших. Вы не раз, наверное, с ревностью думали, что их любят и лелеют больше, но, признайтесь, хоть раз задумывались, почему? Вы – воины. Известно, на войне трудно, но вы постоянно находитесь среди своих, вместе с кровными родственниками, на глазах почтенных старцев. Годами можете топтать чужие земли, но в конце концов обязательно вернетесь на родину, домой… А сестры ваши навсегда расстаются с родными местами и родней, поселяются среди чужих незнакомых людей, окруженные лишь горсточкой слуг и помощников. А ведь они должны всю жизнь проводить там нашу линию, претворять наши долгие мысли, становясь объектами многолетней тайной ли, явной ли ненависти, зависти, коварства, притеснений. Вынуждены будут постоянно дрожать за собственную жизнь. И не к кому будет им обратиться за советом, сочувствием и поддержкой. Там, в логове совершенно чуждых нам людей, в таких условиях они должны будут родить и воспитать истинных монголов по уму и разуму – будущий наш оплот в чужом краю, правителей, способных править там согласно нашему уложению. Вот почему мы стараемся дать им побольше тепла, пока они еще дома, напитать нежностью и любовью на всю жизнь. Тогда они никогда не отвернутся от нас, не перейдут на сторону врагов, не пойдут против родных… Помните о моих словах, нежьте и хольте своих дочерей, берегите их как хрупкий сосуд. Народ, не способный использовать ум и способности своих женщин, теряет половину от половины своей мощи. А как далеко может уйти такой народ или племя? Как вы думаете?
– Ты права, как всегда, бабушка…
– В-третьих, велю вам быть дружными между собой. Время от времени вспоминайте слова нашей праматери Алан-Куо. Правитель должен высказывать свои сокровенные мысли, только взвесив и рассчитав все, что было и будет. За каждым из вас стоят огромные войска, множество племен, так что разногласия между вами станут настоящим бедствием для ила, пройдут по всем нашим людям, подобно силе, разделяющей их сперва на соперничающие, а затем на враждующие группы. Ну, вот и все. Я сказала… Вы услышали…
– Ты сказала! Мы услышали! – все четверо преклонили колени перед бабушкой.
Ожулун обняла, поцеловала внуков. Они будто поняли, что видят бабушку в последний раз, у всех на глазах заблестели слезы, а Тулуй, обняв ее, и вовсе не выдержал, всплакнул…
* * *
«Судьбу значительного человека и рода решает Джылга-хан по велению всевышнего Господа Бога, и все, что кажется земной твари случайностью – есть воля небес…» – размышлял Чингисхан, уехавши в степь, которая со дня на день готова была выткаться разноцветьем, родить цветы и травы. Конь волновался, и по огненной шкуре его пробегали волны горячего озноба. «…И от моих дочерей родятся ханы и хотун, на которых с надеждой и упованием будут смотреть народы… Но в мире все же правят судьба и Бог, и никому не дано знать своего завтра… Там, на чужбине, маленькая Алтынай будет немало горевать и мучиться, страдать от одиночества, но всю жизнь будет нести свою нелегкую службу. Ее будут сторониться, тонко обижать – но она родит детей, которые усвоят знания и науки уйгуров, но оставят в себе наше родовое: выносливость, силу духа, верность слову, данному раз и навсегда, а этого у уйгуров нет… Мы сохраним наш великий род, ибо наши заспинные поводья-нити, невидимые для других, но окружающие нас, тянутся в небеса… Однако же надо ей подсказать, чтоб запомнила: судьба судьбой, но тот, кто опускает руки, целиком полагается на волю судьбы или, наоборот, отходит от предначертанного, пытаясь идти своим путем, не может выстоять перед ее каверзами и ударами! Нужно, чтоб внуки мои знали это, чувствовали натяжение небесных поводьев и закаляли свой дух воздержанием и одиночеством…»
– Как, Орхон, правильно? – потрепал он коня по шее. – Ответь, большая голова!
Не ответит конь – ответит время.
А вождь уйгуров Барсах-Итикут, едва прочитав послание Чингисхана, велел готовить караван в несколько сот верблюдов, навьюченных дарами, и после недолгих приготовлений тронулся в путь за невестой. Слухи о несметных богатствах его оказались верными. Он вез с собой золотую и серебряную посуду, дорогую конскую упряжь и боевые доспехи, жемчуга и самоцветы, тюки кашемира и парчи.
Но наступало неумолимое время боевых походов.
После его недолгого гостевания в ставке Чингисхана стало тихо: сам отправился на юг, к Великой китайской стене, а старый Усун-Туруун принял временное главенство внутри ставки, перестали мельтешить всадники, как муравьи перед дождем, перестали глухо и тревожно рокотать кюпсюры-барабаны, а увядающая Ожулун уже почти не вставала с одра, и ее нутро отказывалось принимать пищу.
После проводов внуков она словно уже и не хотела видеть людей, все уже привыкли к ее новому состоянию, но однажды она попросила Хайахсын пригласить невестку Усуйхан-хотун.
– Поешь сначала, наберись сил, – ворчала подруга. – Вот я рыбу на рожне пожарила – помнишь, как дети приносили рыбу? Ты любила на рожне! Поешь, а? Вот я глухарку-курочку потомила в горшке! Помнишь, как Хасар с Тэмучином гуся в силок изловили? И мы его в горшочке потомили – запах шел на всю черную пещеру Хара! Помнишь?.. Поешь, моя хотун, солнце жизни моей, поешь, а!
– У меня уж и зубов нет, а ты все мне их заговариваешь! – слабо смеялась Ожулун. – Зови Усуйхан – я кому сказала!
«По правилам-то нужно сначала Борте позвать… – недоумевала Хайахсын, но не перечила воле госпожи. Любит она свою невестку Усуйхан…»
Ожулун и не скрывала ни от кого своей особой приязни к подвижной, смышленой и расторопной невестке. Та умеет и мужу угодить, и людьми распорядиться, и в руках у нее все горит, а про усталость и слов, казалось, не знает. У таких людей в голове дурных мыслей не заводится, ибо там нет пустого места. Вот прилетела легкая, как пушинка одуванчика, и сразу:
– Слушаю, моя хотун! – присела на корточки. Глядит прямо в глаза и, кажется, что не дышит. «Ах ты, моя деточка!» – с нежностью думает о ней Ожулун и берет невестку за белую руку, смотрит на ладонь, сжимает ее в кулачок своей жесткой кистью, давая понять, что ласки кончены – пора к делу.
– Слушаешь, так слушай… – умиротворенно и негромко говорит Ожулун. – Все на свете имеет свое продолжение. Я хочу, чтобы ты после меня стала тем человеком, которому я вверяю попечительство о всей нашей родове… Да, да… – пригасила она слова, готовые сорваться с языка невестки. – Я знаю, что ты хочешь, скромничая, сказать: есть, мол, Борте-хотун, Усуй-хотун… Но, сказав так, ты дашь мне понять, что я старая глупая овца и ничего не понимаю в людях! Говори же!
