– Н-нет…
– Вот так. Последние силы могут отнять эти песни, захочется завернуться да лежать. А одному из вас предстоит стать ханом, второму – большим тойоном. Таким людям не дано права руководствоваться собственными симпатиями. Поймите, воину суждено постоянно находиться вдали от дома, родных. А у каждого из них остаются дома старые и малые, больные и сирые. Мало ли у кого какое может быть горе или несчастье. Теперь представьте, человека и без того одолевают тревога и тоска, или он теряет силы от горя, а тут еще песня Джамухи. «Стремление мое к красоте и добру вместе с вечерней зарей сгорело, угасло, растворилось, пропало». Не воскресит ли она, не растревожит ли боль и горечь в душе? Наказывать я вас не буду. Просто вы должны знать, когда и какие песни нужны.
– Аргас-тойон, спасибо за науку, – Тулуй склонил голову в поклоне. – Как просто ты разрешил мои сомнения.
* * *
Вернувшись после очередного объезда ближних гор в поисках железной руды, по просьбе старика Джаргытая, Аргас застал старуху в хмуром настроении.
Оказалось, днем приезжал с богатыми дарами местный вождь, пытался всучить. Мудрая старуха из осторожности отказалась принять, отослала обратно, хоть и далось ей это нелегко. Вот и сердится.
Назавтра Аргас съездил в ставку главы войска Сюбетей-тойона, получил разрешение на контакт с местными, принимать от них дары, но только в виде нужных для хозяйства и войска вещей, особенно одежды.
На обратном пути встретил караван купцов, устраивающихся на ночлег неподалеку от их стана. Услышав об этом, старуха Дарайа бросилась собирать всякую золотую и серебряную мелочь и умчалась к купцам.
* * *
Через три дня в полночь пришел устный приказ от Сюбетея поднимать людей и на рассвете идти на запад к истоку трех речек: восстали тангуты. Скорый на сборы Аргас без барабанного боя поднял в седла алгымчы
[28] и назначил его тойоном юного отпрыска Чингисхана Тулуя.
– Найдете по пути места для привалов. Так, чтоб и лошадей напоить, и чтоб люди без горячей похлебки не отощали. Пастбища чтоб посочней, но укромные, как у мамки под мышкой, – напутствовал Аргас, чувствуя собственное нетерпение и понимая горячность молодых. – Меньше болтайте в дороге. Останавливайтесь только выкурить трубку, попить чайку и мало-мало пожевать вяленого – потом отдохнете, когда мы подтянемся… – Предощущение близких боев ожило в Аргасе, как похмелье. – Салбара пока оставь со мной, Тулуй. Пришли его ко мне – и в путь!..
Алгымчы ушел впереди войска ночью.
Сюн за сюном вышли на рассвете в поход, держась друг от друга на таком расстоянии, чтоб не терять из виду спины всадников передового отряда.
* * *
У выступа горы Аласа в урочное время встретились три мэгэна Чингисхана и три – Сюбетея. Разведка донесла, что силы тангутов в двенадцать мэгэнов пешего войска и в три конного остановились в пятнадцати кес отсюда на берегу малого озера, но с разных направлений движутся части подкрепления. А это значило, что бить их нужно безотлагательно, пока не собрались в кулак.
По отточенному в походах порядку выслали впереди основного войска конюших со сменными лошадьми и, проскакав за день почти весь путь, заночевали в горах, чтобы перед восходом солнца напасть на полусонных. Однако первым на тех и других напал обвальный ливень.
Громовые стрелы неба ужасали слабодушных и ярили смелых.
Где-то рвануло дерево.
– В белую сову метило! – сказал Аргас, глядя на то, как спешно конюшие прячут в пещеры и расщелины лошадей, как нукеры ловко укрываются за скальными навесами и большими валунами. – А может, в демона-чотгора!
[29]
В скальной нише стоял рядом с ним и Салбар. Он полюбил Аргаса по-сыновьи преданно и, когда его не гнали, старался быть около тойона. Он вежливо поддержал разговор:
– Небесный стрелок Хухедей-мерген и тот промахивается!
– Намекает! – поправил Аргас. – Учит уму-разуму, как я тебя! Семьдесят семь небесных плешивых кузнецов куют ему стрелы! Те же, которые не попадают в цель, – возвращаются на небо. Почему же не промахнуться разок-другой! А у нас один старый Джаргытай на всех!
Всегда готовый посмеяться, Салбар заметил:
– Но мы-то в укрытиях, а каково же сейчас тангутам! С нами, выходит, небесные силы! Они же сейчас, как утки: кря-кря-кря!..
– Крякаешь ты неплохо, парень! – подначивал Аргас. – Почти как кузнец, когда кует! Может, тебе пойти в подручные к Джаргытаю – то-то бы помог илу!
– Когда стану таким же хорошим воином, как ты, и пойму, что выше – некуда, тогда можно и в кузницу! – зубоскалил Салбар, и неизвестно, сколько бы это продолжалось, но поступил приказ – атаковать тангутов во время ливня.
И решение это оказалось победоносным.
Ошеломленные тангуты жались к озеру и гибли от стрел, сабель и еще холодной озерной воды. Частью рубились, уходя от гибельного берега к стенам крепости Халахай, частью сдавались. Всего три мэгэна прорубились сквозь плотное кольцо двух ливней: стрел и дождя. Они ушли в крепость сильно потрепанными и подавленными.
Трижды отправлял Чингисхан гонцов к стенам крепости, предлагая тем, кто внутри, сдать ее. Тангуты упорствовали – крепость оказалась «злой»
[30]. Однако в их среде зрел раскол, и ночью кто-то из сторонников Чингисхана из числа оборонцев напал на караульных и отпер ворота крепости. Вынужденные сдаться без боя, тангуты были поголовно приговорены к смерти. Весть эта мгновенно облетела всех и всех привела в трепет.
Но когда наступило время исполнения приговора, то освободили священников, купцов с челядью и родственниками, ничего не изъяв из их товаров. Зато больших и малых баев обязали половину имущества отдать в казну монгольского войска и тоже освободили. Последними отпустили тойонов с семьями, не позволив взять ничего из имущества. Придержали ремесленников, а калек, дряхлых стариков и нищих погнали в степь под охраной пожилых нукеров и обозников. Молодым этого видеть было нельзя. Их дело – убивать в бою.
Аргас тоже выехал в степь, за крепостные стены, уже не кажущиеся неприступными, как вчера. Спешился, повел коня в поводу, чтобы тот насладился молодой травой. А вскоре услышал ужасающий вой и стон над весеннею степью. Вчера ее омывал благодатный дождь, сегодня – потоки человеческой крови.
В эти дни он видел своих питомцев в деле. И с сердечным теплом восстанавливал в памяти поступки Тулуя, младшего сына Чингисхана от Борте-хотун. Не заглянув внутрь горшка, не узнаешь, что там налито: молоко или вода. Но в ратном деле Тулуй был смел и не безрассуден. Ни в чем не хотел уступать ему и певец Дабан – рубился, как песню пел: легко, красиво, играючи. Когда его сбили с коня, он тут же сшиб с седла зазевавшегося тангута своим копьем с крюком на древке и, добив его ударом сабли, вскочил в седло.
