Человеку трудно жить, когда граница зрения очерчивается линией горизонта, а душа не ведает пределов. Лишь один человек, из всех встреченных Игидэем на жизненном пути, кажется, умел видеть то, что обозримо небесами. Как посмел он, простой смертный, на долю которого выпало счастье стать другом этого великана, уйти, уехать, так и не узнав, чего от него хотел сам Чингисхан, повелитель вселенной?!
О чем мог попросить хан купца?
Игидэй не обольщался насчет себя, знал, что относился к мелким, ниже среднего достатка, торговцам. Масштабы купца определяются размерами торгового оборота, расстояниями, на которые простираются его интересы, количеством знатных и рядовых покупателей, привлеченных им.
Скажем, в обороте таких купцов, как Махмуд и Сархай, охватывающих своими торговыми сетями одновременно несколько стран, находятся огромные средства. Куда бы те ни прибыли, их встречают верховные вожди. Помогают тягловой и рабочей силой, стараясь угодить, а порой и заискивая перед ними. За честь почитают водить дружбу с такими купцами, хорошо понимая, что значит их слово в других странах. Махмуд и Сархай, благодаря богатству и обширным связям, стали влиятельными особами, власть которых распространяется даже на иных великих ханов. И самые передовые, образованные люди, поэты, звездочеты, ученые также стремятся пообщаться с этими купцами, устраивают встречи с ними и сочиняют в их честь оды.
А кто такой он, Игидэй? Торгуя одним лишь скотом, сильно не разбогатеешь.
Игидэй думал так по дороге к ближайшему соседу Соргон-Сура, конечно же, по особой склонности торговых людей, немножко прибедняясь. Сладко быть сирым, когда знаешь, что даже самому Далай хану ты, при случае, способен одолжить деньжат. Игидэй подстегивал коня, и в порывах жалости к себе, ему казалось, что жало кнута сечет его самого. Ведь мысленно он продолжал вымерять своё положение по знатнейшим из купцов, тогда как сам уже купцом не был. Он скотовод, пастух. И такой тоской наполнилось сердце от одной этой мысли! Стадо его баранов паслось неподалеку. Что с ними делать, если их не перегнать в другую страну, где мало пастбищ, а значит, и скота? Верблюды тупо жевали траву, наращивая горбы для дальней дороги. Лишь кони радовали душу! Как прекрасны отборные скакуны, как резвятся тонконогие жеребята! Вот бы показать их здесь охочему до лошадей хану! Можно было бы набить цену.
В стане мастера-кумысодела коптились развешанные над огнями конские шкуры, из которых потом изготавливали громадные бурдюки для хранения кумыса.
– Поехали, уважаемый Соргон-Сура, ко мне, – издали еще вскричал Игидэй, – посмотришь моих лошадей.
– Да что же мне на них смотреть, сынок? – изумился старик. – Я всю жизнь провел у чанов с кумысом, откуда мне разбираться в лошадях? Раньше я за версту кумыс чуял по запаху: мог сказать, хорош или плох. А теперь рядом с чаном не могу унюхать, – Соргон-Сура склонился, приоткрыв горловину кожаного мешка. – Беда ведь у меня, однако? Кумыс перестал бродить? Понюхай-ка, чуешь, нет?
В воздухе висел густой запах коптящейся кожи. Игидэй еще раз глянул на развешанные шкуры, на женщин, одни из которых втирали масло в потемневшую внутреннюю часть выделок, другие – сшивали готовые куски кожи, мездрой внутрь, в огромные сосуды.
– Нынче лето сильно запоздало, потому и не бродит, холодновато еще, – не принюхиваясь, пояснил он.
– На своем веку и не такую погоду видал. Я знаю секрет изготовления тридцати видов кумыса, погода мне не указ!
– Тридцати! – изумился Игидэй, которому тоже доводилось пивать разные виды кумыса. – Можно было бы торговлю наладить: способами изготовления.
Старик некоторое время смотрел на бывшего купца с разинутым от недоумения ртом, а потом безнадёжно махнул рукой.
– Я ему про дело, а он… – Соргон-Сура повернулся к чанам.
Разговор дальше не клеился. Игидэю впору уже было возвращаться восвояси. Хорошо, вовремя подъехал старик Аргас. Оба ему обрадовались, на удивление, слаженно вздохнув и всплеснув руками: словно только его и ждали.
Соргон-Сура засуетился, стал усаживать гостей за стол, потчевать кумысом.
– Откуда ты, куда путь держишь? – церемонно расспрашивал Игидэй.
– С севера еду, лошадей собираю. Отсюда прямиком в китайские земли направляюсь.
– Все еще молодежь воспитываешь?
– А как же. Видимо, пока жив, не отлучиться мне от этого дела, – старик Аргас рассмеялся. – Лучше скажите, может, у вас тут какой-нибудь яркий молодец затерялся?
– Шустрых и смелых у нас немало, – прищурил глаз Игидэй. – Но ведь тебе нужны, как я понимаю, не просто ловкие и сильные, а какие-то особенные?
– Конечно. Моя задача – искать и находить молодежь, способную впоследствии взять в свои руки правление людьми, способную стать тойонами.
– Видишь, – изумился Соргон-Сура, – каким он делом занимается! А ведь росли вместе!
Старик при этих словах невольно взял лежащую рядом шкуру и, жалостно вздохнув, принялся выщипывать остатки шерсти.
– Знаем, – улыбнулся Игидэй. – Наслышаны, что подопечные Аргаса, самое малое, становятся тойонами-сюняями.
– Ну, не каждый, но все же… – сдержанно улыбнулся и Аргас. И повернулся, очень смутившись, к Соргон-Сура: – А я ведь к тебе с отдельной просьбой.
Аргас несколько раз коротко, в страшном замешательстве, оглянулся на Игидэя. Потом решительно наклонился к оттопыренному уху Соргон-Сура, что-то прошептал.
– Ок-сиэ, догор! – Соргон-Сура, вопреки своей привычке бить на жалость, на сирость свою и нищету, распрямился и воскликнул с большим воодушевлением, хлопнув в ладоши: – Конечно, получится, сумею!
– А когда будет готово? – тихо спросил Аргас.
– Если начать прямо сейчас, то дня через два-три выпьешь, и сразу семнадцатилетним юношей себя почувствуешь, так загудит удалью все тело!
– А что это за напиток? Кумыс или снадобье? – заинтересовался Игидэй, пытаясь уловить суть дела.
– Тебе до него еще жить и жить. – Соргон-Сура ехидно рассмеялся. – Я в твоем возрасте как жеребец был!
Только теперь Игидэй понял, к чему относится просьба Аргаса. Старый воин недавно обзавелся молодой женой, и если меч его рука еще держала крепко, то, знать, другое орудие уже непросто было вынимать из ножен.
– Но пить мой настой будешь осторожно, – наставлял воина Соргон-Сура. – Если переберешь, – у меня как-то было! – и молодуху свою изведешь, и всех старых!..
Всегда такой медлительный, сопровождавший каждое свое движение стоном или возгласом боли, Соргон-Сура удивительно легко вскочил с места, почти подпрыгнув, снял висевший высоко кожаный мешок, достал из него вязки трав и множество замшевых пакетиков. Стал колдовать. С шаманским приговором высыпал в фарфоровую чашу щепотку измельченной травы, положил какой-то лист, опустил туда же красноватый, с золотистыми крапинками корешок, нечто, напоминающее труху, залил всё пенистым кумысом, перемешал. Перелил снадобье в походный кожаный бурдюк, несколько раз энергично встряхнув, протянул Аргасу.
