– Равенство, справедливость?.. – иронически поднял брови султан. – Но это лишь глупые мечты рабов, не понимающих, что все в мире изначально построено на иерархии…
– Мечты тоже имеют немалую силу, восстания рабов это не раз доказывали… Нет, своя иерархия у них тоже есть, но выстроена она на жестком равенстве перед законом. А в их воинском деле, как я понял, очень важна подвижность, умение весьма быстро перебросить на решающее место сражения главные силы, создать в одном нужном месте полное превосходство и смять супротивника… Да, разбить ядро чужого войска, а дальше все рассчитано так, что остальные части сами развалятся в панике, только преследуй. И главное, все войско их – конное, очень скорое в передвижениях и управляемое так хорошо, своевременно и четко, что нам остается только завидовать… Они мгновенно меняли направления ударов, мы просто не успевали что-либо противопоставить им. И я видел все это собственными глазами и завидовал, и был бессилен против них…
Старому воителю нелегко далось это признание – но как еще убедить этого самоуверенного властителя, что опасность крайне серьезна и велика?..
– Хм… И как нам спастись теперь от таких необыкновенных вояк? – с долей иронии в голосе спросил султан, и видно было, что он не до конца верит ему: и победивший, и потерпевший поражение, как правило, преувеличивают происшедшее – в ту или другую, противоположную, оправдывающую их сторону… – Что предпринять, по-твоему?
– Они покорили почти все восточные страны, так что изготовились уже, по нашим сведениям, пойти… да нет – ринуться в нашу сторону. Живут они грабежом и данью, а их прежние завоеванные земли уже разорены ими же и истощились, а потому наши нетронутые богатства не дают им спать. Ты прав, о великий, их справедливость с равенством, их жестокие законы сомнительны и требуют корма – сытного, кровавого… Их поход на нас просто неизбежен и будет стремительным. Поэтому мы должны срочно найти общий язык друг с другом, разрешить или отложить все прежние разногласия и собрать все свои силы, чтоб встретить их достойно. Иначе судьбы моего покойного хана не избежать…
– Легко сказать! – Султан выговорил это с каким-то раздражением и недовольством. – Ну, и как мы должны сплотиться, на твой взгляд? Кто будет объединять?
– Ты… Никому другому это не под силу, никого другого не послушаются. Только великий султан Мухаммет может всех убедить и объединить.
– Хм… Ну, пусть буду я. Но согласится ли с этим Кучулук?
– Поскольку единственным объединителем являешься ты, убедить его тоже должен ты. И я, в меру сил своих, тоже буду всячески способствовать этому.
– До сих пор договориться о чем-либо еще не удавалось… – Султан поглаживал рыжую с проседью бороду. – Пока на ханском ковре сидит выживший из ума от старости Дюлюкю, я не имею возможности говорить с Кучулуком, как с правителем… Да, все наши договоры могут просто повиснуть в воздухе.
– Нет-нет, этого не будет. Бедняга старик действительно одряхлел, но слова зятя для него закон. И монголов боится не меньше. Так что он не помеха, и если ни во что не вмешивается сейчас – а это именно так, – то и пусть сидит себе на своем месте…
– Нет, Кучулук обязательно должен стать ханом. Как могу я, правитель своей страны, договариваться с сегуном войска другой страны? Сам посуди, смел бы ты при жизни Тайан-хана вести переговоры с ханом чужого народа? – Султан пронзительно глянул ему прямо в глаза. – Только полновластие дает силу и право на это!
– Времена тогда были другие… А с ним, временем, меняется подчас все: и обстановка, и законы, и правила ведения дел. Такова жизнь… Кучулук теперь только по должности сегун. На самом же деле все бразды правления Кара-китайского ила – в его руках. А смещение им гур хана будет равноценно потере чести, обречению вековому позору своего имени, – решительно отрезал Кехсэй-Сабарах. – Как китайцы говорят – потере лица…
Хотя султан прекрасно знал, чем кончится разговор о судьбе Дюлюкю, и понимал, что на такое осуществление его давнишней мечты они не пойдут, но был опять удивлен откровенностью и резкостью ответа. Все-таки еще дикари они, степные ли, горные… Не имеют тонкой арабской выучки, арабской культуры витиеватых иносказаний, дипломатических околичностей и условностей, языковой изощренности, и потому их прямые и простые речи пресны и скучны, грубы на слух и по смыслу.
– Хорошо, оставим это, – сказал султан, помолчав. – А про монголов много разных слухов да рассказов слышал и я. Но все они, в основном, кажутся слишком уж преувеличенными, подсказанными ложным страхом. Поэтому считаю ненужным и преждевременным делать какие-то, тем более поспешные, выводы до тех пор, пока сами не убедимся, не испытаем на опыте, не увидим собственными глазами. Обстановка еще довольно неопределенна.
– Кидане и найманы уже убедились… – «Что ж, пришло время ответа на еще не заданный им здесь вопрос, – подумал со скорбью старый воин. – Если для него, видите ли, еще неясно всё, неопределенно, то тебе-то уже всё понятно…» – И если я смогу еще выйти на поле сражения, возглавить или часть, или все войско, то только против монголов. Да, – твердо повторил он под испытующим взглядом султана, – только против них. Других врагов у меня нет и быть сейчас не может… Кучулуку же я передам все услышанное от тебя как есть.
– И ты до конца высказал свое мнение? Свои сомнения в отношении нашего союзничества?
– Сомнения разрешимы, если захотим. А мое мнение – простое. Как человек с нелегким опытом, много сил и знаний отдавший военному делу, я пытаюсь всех предупредить, убедить, что многие наши беды происходят по причине промедления, упущения выгодного, нужного момента. И, кажется, вы здесь с этим не вполне согласны…
– Но гораздо больше может быть нехороших последствий от решений, принятых поспешно, под впечатлением каких-то общих слухов, страхов и предположений… Давайте усилим свою разведку и чаще станем посылать друг к другу гонцов, обмениваться сведениями. Не будем с них спускать глаз – и думать, как нам, при необходимости, объединить силы…
– Что ж, и это нужно… – Кехсэй-Сабарах крякнул и замолчал.
Чем можно убедить человека, который считает, что знает и понимает все на свете, и на весь мир смотрит свысока? Ничем… Он нисколько не сомневается в своем даре предвидения. Он никогда не ошибается, потому что он истово верит в свою избранность Аллахом… Волей-неволей вспомнишь опять одного такого правителя, сидевшего в кандалах, недоумевая, что Господь Бог не вызволяет их, своих людей, из рук каких-то степных бродяг…
Хоть и волен правитель распоряжаться судьбой простых людей и, более того, целых племен и народов, он тоже человек, имеющий ранимую и мятущуюся душу, смертное, подверженное земным скорбям тело. А его лживое и коварное окружение десятки лет с утра до ночи наперебой твердит, внушает ему: «Ты величайший из великих!», «Ты земное отражение Бога, его опора, его указующий перст!», «Бог через Тебя управляет земной жизнью, так что слово Твое – слово Бога, Твои деяния – Божьи деяния!..» И в конце концов, любой, даже и умный и благорасположенный человек начнет понемногу верить в свою исключительность.
