– Тэмучин… Не говори мне про это. Я прекрасно все понимаю… Но вот стал совсем как загнанная лошадь. То ли болею, и то само собой, то ли что еще, но сил не стало совсем. Иначе не решился бы затеять этот разговор. По крайней нужде обращаюсь… – Джэлмэ проговорил это горестно, почти шепотом. – Не прошу – умоляю… Отпусти меня…
Хан взволнован был не меньше своего друга, но вида старался не показать.
– Ну, потерпи немного, Джэлмэ. Действительно, до сих пор ты один, считай, нес на своих плечах всю основную тяжесть внешних сношений Ила, – а все потому, что ни одно чужое ухо не должно было это слышать, ни одно постороннее око видеть… Оказывается, мы в этом были неправы, надо расширить твоё дело. Я придам тебе молодых помощников, выбери их. Им править после нас Илом, и пусть перенимают опыт, учатся, изнутри постигают способы и приемы управления, пусть берут на себя часть ответственности большой, принимают решения…
– Это бы хорошо… – Джэлмэ несколько оживился. – Меня просто на все не хватает… Слишком сложны задачи, слишком много нужно успеть сделать. Все это не может вместить одна старая, облысевшая уже костяная коробочка…
Хан усмехнулся. И встал быстро, почти вскочил, стремительно прошелся по сурту, как делал это в редкие минуты радости или возбуждения; и остановился рядом с ним, все еще коленопреклоненным, провел ладонью, погладил по его лысеющей макушке:
– Ну, что ты говоришь такое!.. Хоть и облысела, но еще много чего есть в этой коробочке, мудрёного для врагов, благого для народа нашего, Ила… Еще мы повоюем! Держись, Джэлмэ, осталось недолго до передышки, так что потерпи. Сейчас наша первейшая, наша основная цель – установить мирные отношения с сартелами. Вот как бы сгладить нам укус Сюбетея с Джучи, чтоб не испортил он непоправимо всех наших дальнейших отношений?.. Тут надо придумать что-то поубедительней. Сам знаешь, единственная вещь, объединяющая нас, – это Шелковый путь. Надеюсь, у султана Мухаммета хватит мудрости, чтобы понять значение мира на этом пути. Зачем ему резать единственную нашу дойную корову, от которой кормимся оба?
– Даже и не знаю… Уж больно он горяч и дурноват, этот правитель…
– Но ведь и у него немало советников, мудрецов в окружении должно быть. Надо и через них попробовать убедить. Должен же он понять столь очевидную вещь. Ни у кого из нас никогда не было поводов для недовольства друг другом, нам нечего делить. Зачем ему, владеющему столь благодатными землями, простертыми аж до самого теплого моря, зариться на мои засушливые пустые степи? Да и меня ничуть не привлекает его жаркая, как сковорода на огне, страна. И если бы с помощью Неба удалось нам ударить по рукам с султаном, то могли бы и зажить спокойно.
– Да уж пора бы остановиться, успокоиться… Не успели даже разглядеть толком земли, которые завоевали с такими усилиями, – согласно закивал Джэлмэ. – Мимо жизни своей проходим. А сколько прекрасных, должно быть, уголков у нас есть, озер и рек, сколько лесов остались незамеченными… Разве что мельком увидишь, подумаешь: вот бы здесь поселиться… А кони всё несут нас – дальше.
Глава двадцать первая
Судьба тэнгсика
«Возрождение – это процесс, который нельзя наблюдать каким-нибудь образом. Мы не можем его ни измерить, ни взвесить, ни сфотографировать. Он находится совершенно вне нашего чувственного восприятия. Здесь мы имеем дело с чисто психической реальностью, которая дается нам косвенно, посредством личных сообщений. О возрождении говорят, возрождение исповедуют, возрождение переживают. Эти факты принимаются как достаточно реальные. Здесь мы не касаемся вопроса: является ли вообще возрождение в некотором роде реальным процессом? Мы должны довольствоваться его психической реальностью. Спешу добавить, что далек от вульгарного представления, согласно которому «психическое» – это либо вообще ничто, либо, в лучшем случае, нечто еще более тонкое, чем газ. Как раз напротив: по моему мнению, душа является самым потрясающим фактом человеческой жизни. Воистину, она мать всех человеческих фактов, мать цивилизации и ее разрушительницы – войны. Все это поначалу является психическим и незримым. Поскольку это «только» психическое, его нельзя проверить органами чувств, однако неоспоримо, что оно существует реально».
Карл Густав Юнг, «Душа и миф» (XX в.)
Кто такой, по своему положению, денщик-тэнгсик у любого военачальника? Это и ближайший слуга в походном быту, и посыльный, и помощник, поверенный в самых подчас секретных и важных делах. От них многое зависит порой в военной жизни, но роль их чаще всего незаметна для постороннего взгляда, прикровенна.
Дабану исполнилось двадцать шесть лет. Из них двенадцать уже находится среди монголов, за эти годы он полностью прошел все ступени их военной науки, побывал в нескольких крупных походах и многих сражениях. Но и до сих пор, когда по указу хана его назначили на высокую должность посланника, многие в Ставке переспрашивают друг у друга: «Как, это тот самый парень, что был тэнгсиком у Джамухи?!.» Да, большинство знает, помнит его лишь как денщика легендарного Джамухи, у которого довелось ему прослужить полгода в далеком уже отрочестве; и это стало как бы несмываемым родимым пятном, знаком, отличающим его от других. Видно, это свойство великих людей: ставить на всем, что окружает их, свою незримую печать… Поначалу это очень его раздражало, надоедало, казалось даже оскорбительным, но человек ко всему привыкает, и постепенно перестал обращать на это внимание и он.
Чего только не меняет неумолимое время… Когда-то грозно гуляло по всей степи имя Джамухи, и каждый знал про него и дурное, и что-то хорошее, всего вперемешку. Но в последнее время отношение людей к его имени весьма заметно изменилось. Теперь никто уже не пытался разбираться в лучших и худших сторонах прожитой им жизни, теперь деяния Джамухи как бы отрывались, отдалялись от земного их воплощения, превращались в легенды, предания. Сегодня даже те, кто ничего хорошего не видел от него, с гордостью рассказывали о встречах и разговорах с ним, расцвечивая, приукрашивая происходившее, непроизвольно добавляя что-то от себя, а порой и сознательно привирая, и легенды эти обрастали все новыми и новыми подробностями. И кто-кто, а бывший тэнгсик знал им цену…
В первые годы после прихода к монголам Дабану даже казалось, что все вокруг относятся к нему с некоторой опаской и стараются держать его в сторонке. Несомненно, причастность к имени Джамухи делала его особенным в глазах молодых тойонов, выделяла, ставила как бы поодаль от всех.
По протекции Хорчу его сразу же взяли в учебный мэгэн Аргаса, где он и ознакомился подробно с основами и традициями, с устройством монгольского войска. И хотя до этого он был в совершенно другом войске, но военная наука везде строится на схожих основах, а потому Дабан очень быстро и прочно все нужное освоил. Да и руководство очень внимательно и пристально следило за всеми, все замечало, брало способных на заметку. Потому не прошло и года, как Дабана взяли тойоном-арбанаем в мэгэн сына Джэлмэ Усунтая, где и присвоили очередной чин. Вскоре его обратно вызвали в мэгэн Аргаса уже в качестве тойона-арбаная, то есть на вторую ступень обучения сюняев. Это как раз совпало с войной в Китае. Учебному мэгэну Аргаса в ней не давали останавливаться на одном месте надолго, как опытным подразделениям монголов, а постоянно обучая всем видам военного дела, с умыслом направляли на самые разные участки сражения: то бросали в атаку, то заставляли искусно отступать, иногда посылали и на штурм стен, которых в Китае хватало.
