Старый Аргас с любовной усмешкой наблюдал за ними, торопливо и деловито надевающими на тонкие чесучовые рубашки сперва железные кольчуги, а на них – безрукавки с нашитой крепкой броней; и спохватился, отвернулся прочь, чтоб скрыть лицо:
– А ну-ка, чего возитесь?!. Выправились, сели прямей. Трогаемся! Легкой рысью – за мной!..
Ко рву напротив ворот домчались тотчас. Семь арбанов оставив здесь, Аргас с тремя переправился через ров. Начавших было выглядывать из-за укрытий стены сарацинов стрелы юных воинов сразу же заставили попрятаться обратно. Увидев это, уйгуры радостно закричали, приветствуя меткость юнцов.
Найманские сюны тойона Чулбу тем временем подскакали вплотную к стене, стали забрасывать на нее длинные крепкие сети-лестницы, сплетенные из кожаных веревок, с железными крюками на концах, и тут же начали взбираться по ним наверх. Сопротивления здесь почти не было, с осмелившимися выскочить под стрелы расправились быстро.
Первым делом двое сняли торчащее копье с головой Хусейна и бережно передали вниз, своим. Все остальные в это время стали забрасывать сверху находящихся в крепости сарацинов взрывными и зажигательными снарядами, шарами из обожженной глины, подняв такой грохот и дым, будто там проснулся маленький вулкан. Внутри крепости загорелось какое-то деревянное строение, слышались крики ужаса и боли, сплошной разноголосый гул паники.
– Ну что, несладко?!. – орали снаружи, у рва стоя, уйгуры, издевались над ними. – Негодяи, не признающие никаких обычаев войны, убивающие безоружных илчи… получили?! Мы вам еще покажем, что почем!..
– Да молчите вы, дураки! Все пока идет хорошо, – остановил крикунов негромкий хриплый голос. – Ишь, разошлись они…
– Это почему – молчать?
– Да потому… Если б сарацины сдались без крови и боя, мы бы прошли стороной, даже не заходя в крепость. А теперь нам точно что-нибудь да достанется…
– Ты смотри, какой он хитроумный!
– А как же? Не зря же мы в такую даль топали. Хочется же назад возвращаться, что-то погоняя впереди и кого-нибудь ведя за собой. Какой-нибудь скот, четвероногий и двуногий, да что-то и в тюки положить…
– И то дело.
Найманы скоро, израсходовав огненный припас и решив, что сделали всё как полагается, сбросили вниз те сети с железными крюками и все по одному канату соскользнули вниз.
– Как же так, ведь так удачно поднялись на стену… Надо было б сразу дальше заскакивать всем, нам тоже, и брать ее, крепость! Зачем же их обратно-то вернули?! – заволновались уйгуры. – Победу, можно сказать, отдали…
– Кто знает, друг? Кажется, мы ходим с людьми, которых совсем не просто понять, – сказал, судя по голосу, пожилой человек. – За всю свою жизнь на каких только войнах я не побывал… Но совершенно не помню, чтоб кто-то воевал вот так…
– То есть?
– Да хоть и такую вот осаду… К тому же, всё запрещено: этого нельзя, того нельзя… Не трогай местных жителей, даже посевы не смей топтать, коней кормить. Даже несколько баранов, что мы съели, стоили нам человеческих жизней. А еще редко когда в открытый бой вступают, постоянно твердят: нужно беречь людей, не допускать потерь… А как воевать без этого, ума не приложу.
– Да-да, вот и сейчас: нукеры так удачно стену взяли, могли бы и ворота захватить, открыть – а их обратно отозвали… Зачем тогда надо было взбираться? Ради головы того убитого человека? Умер, ну и умер… Мог бы и еще поторчать…
– Ну, однако ж, и олух ты! А если б это была твоя голова, тогда как?
– Ох-ха-ха!.. Думаешь, ей больно было б?! Ах-ха-ха-а…
– Не надо так, други, говорить… Это они правильно делают, что так относятся к своим людям. Они и нашим погибшим честь по чести воздадут.
– Да-да. Верно делают, по-братски. А с осадой… Я так думаю: если сейчас сразу ворваться в крепость, они там в горячке сплотятся и будут драться из последних сил, как один человек. А у нас будут огромные потери… Нет уж, лучше подержать их в напряжении, показать, как сейчас, превосходство свое, чтоб растерялись, сникли… чтобы боевой пыл у них прошел. А то нас до Самарканда и не останется…
Как только найманы отошли от стены, Аргас вывел своих молодых воинов обратно за ров.
Курбан велел парням снять боевые доспехи и сложить их в котомки: наверное, посчитал, что здесь безопасно.
Аргасу это не понравилось, но он промолчал. Какими бы ни слабыми лучниками были сарацины, но и сюда могла долететь какая-нибудь дальнобойная стрела… Сколько раньше было потерь и ран из-за этого! Курбану жалко, конечно, что чесучовые рубашки загрязнятся, потому и велел так рано снять. И это вроде бы оправданно: обстановка может как угодно сложиться, а грязная ткань, пропитанная потом, дополнительно воспаляет, заражает раны. И лучше бы отвести сюн подальше, но без приказа этого не сделаешь…
Дым внутри все больше сгущался. Но сарацины, увидев, что осаждающие сами ушли со стены, опять заняли ее.
Юные нукеры сначала горячились, мазали, но потом успокоились, да и стрелы стало жалко тратить почем зря, и начали стрелять прицельно. И это сразу дало результаты, попадания заставили осажденных затаиться, редко кто из них отваживался высунуться и едва ль не наугад пустить ответную стрелу.
Уйгуры начали подвозить ко рву камни и грунт на предназначенных для того арбах, запряженных быками. А сзади, погоняя во все горло целый караван быков и верблюдов, тянущих огромные возы с разной камне- и огнеметной техникой, уже подъезжали китайские бахсы, мастера этого дела – наводчики, заряжающие, кузнецы. Поднялся устрашающий шум и гвалт, рев быков и верблюдов. На взгляд со стороны могло показаться, что здесь царит страшная неразбериха, но, если приглядеться, сразу становилось ясно, что все это вроде бы хаотическое движение подчиняется какому-то единому замыслу, плану, управляется невидимой, но властной рукой.
По религиозному установлению сарацинов, которое разделял и Хусейн, покойника следовало похоронить в тот же день до захода солнца, и потому с этим поторопились. Аргас решил повести на похороны все сюны, оставив для наблюдения за крепостью найманов: пусть юные воины разделят горе своего товарища. Пусть узнают, что бывает и такое в военном, ставшем их судьбой деле, когда воин, отправившийся на выполнение боевого приказа своего тойона, может вернуться вот так, с головою, отделенной от тела… И они на всю жизнь запомнят это.
А перед тем, когда Савву вызвали в Ставку, Батый опять напросился ехать с другом.
Хусейна омыли, одели в погребальные одежды. Голову приставили к телу, прикрыв содеянное палачом, и теперь он лежал, торжественный и скорбный. На высоком холме, поросшем жесткой пустынной травой, вырыли могилу. Прибыл Джучи и перед выстроившимся войском лично зачитал указ о назначении Саввы главой крепости и окрестных земель, перечислив все заслуги и достоинства его отца. Следом надел ему на голову в знак назначения на новую должность шапку с ярлыком, опоясал золотым поясом с полным набором амуниции.
