— Маньяна, — поясняет мне Матео, теперь он считает, что просто обязан меня обучить своему языку, — и он не придет ни завтра, ни послезавтра. Маньяна, это когда обещаешь, но не выполняешь.
— Не перебивай взрослых, — отвечаю ему, у меня огромное желание отвести глаза, но тогда можно ждать его очередной выходки. — Ты еще маленький, чтобы встревать во взрослые разговоры.
— Я уже мужик! — его писклявый голос режет мои перепонки. — Хочешь, съем острый перец и даже не стану запивать его молоком?
— Цыц, — шикаю на него и обращаюсь к домработнице. — Если стекольщик сказал, что придет завтра, как я буду спать сегодня? Эрнесто уехал в Мехико, у него есть москитная сетка, инструменты?
— У меня есть, я помогу тебе, чика, только ты будешь обнимать меня, чтобы я не упал, — пацан снова нагло перебивает меня, и я вздыхаю от отчаяния. — О, кажется, моя мама идет в гости.
Я машинально оглядываюсь и слышу задорный смех сорванца при виде моего испуга. Готова обходить эту женщину огородами, если она появляется перед тобой, того и гляди зацепится языками так, что не отдерешь. Он меня надул и рад этому, клянусь, однажды я подсыплю ему больше перца или надеру задницу… словесно.
— Молодец, но справлюсь без тебя, а теперь быстро ешь и иди гулять, — я говорю максимально строго, указываю на двери дома, в котором сейчас живу. — Ты не можешь разбивать мои окна, ломать двери, понимаешь? А сейчас, будь добр, помолчи, я хочу спокойно позавтракать, выпить этот чертов остывший кофе, пока на нас не упало небо. — Ребенок смотрит на потолок, и я громко стону, как же с ним тяжело.
Мальчик уплетает за обе щеки еду, а я лениво разрезаю ножом яйца и наблюдаю, как растекается желток по тарелке. Мне необходимо вернуться в город и утолить свой исследовательский голод, покопаться в загадках, которые у всех на виду, но никому нет до них дела. Чувствую себя заржавелой, отставшей от жизни. И эту жажду нужно утолить, а интерес разжечь.
Убрав за собой посуду, я встаю рядом с Хименой, ожидая, когда ребенок закончит. Время тянется бесконечно долго, даже тихо тикающие стрелки на часах начинают раздражать, я ведь все еще стою в пижаме и халате, надетом поверх нее. Моя прическа выглядит самым ужасным образом, а зубы требуют хорошей чистки. Этот маленький монстрик выбивает меня из нормального ритма жизни — он был дьяволенком в теле человека, намеренно портящим мое существование. Когда Матео, наконец, встает, Химена забирает у него тарелку, с грозным видом указывает на дверь, и эти очаровательные глазки-блюдца держат меня на мушке. Я скрещиваю руки на груди, нервно поправляя халат. Господи, хорошо, что ты не дал мне детей, я была бы самой бесхребетной и все дозволяющей матерью.
— Матео, не смотри на меня так. Я не хочу, чтобы ты навредил себе. Все, что ты делаешь, может привести к ужасным последствиям. Пойми, — его глаза наполняются слезами, и я присаживаюсь перед ним на корточки, — я взрослая для тебя. Когда ты вырастишь, я покроюсь морщинами, как твоя бабулита. И ты будешь разочарован в своем выборе. Могу предложить тебе дружбу и совместный обед каждый день. Тебе должно быть стыдно за свое поведение.
— Ты меня не любишь? — его голос дрожит.
Я поднимаю голову и встречаю огромные печальные глаза Химены, она осуждает мое поведение, так как делаю больно ребенку. Одними губами она произносит «валорес», то есть ценности. Всех детей в основном обучают по Библии. Мексиканцы рассказывают про чувство справедливости, про ответственность за свои поступки, уважение к другим людям. Мне казалось, что это и так нечто само собой разумеющееся, а вот в Мексике на эти темы воспитания делается особый упор. Дети должны чувствовать любовь к себе, и видя, как его мать с утра до ночи работает, видимо, ему просто не хватает этого внимания. Я не могла ему соврать и сказать, что люблю его. У меня еще не было времени задавать этот вопрос себе, а обманывать не умею. Переступив через себя, я отодвигаю мальчика подальше от себя и заставляю посмотреть мне в глаза. Какая-то боль появилась в груди, жалость к нему и себе. Мы идем к входной двери, как всегда открытой настежь.
— Если ты не будешь меня слушать, я уеду, — совершенно серьезно произношу, он должен отчетливо понимать, кто я для него. — Я твоя соседка, у меня есть личная жизнь. Сон, который ты постоянно прерываешь, и окно, которое теперь некому сделать. Ты мне нравишься, но любит тебя твоя мама. Не я.
Чистая слеза скатывается по его смуглой щеке, агатовые глаза блестят, наполняясь влагой. Его детское лицо искажается от обиды и разочарования, рукавом он стирает слезы, размазывая темные пыльные следы на щеках, и отходит от меня, не прерывая зрительного контакта.
— Ты предатель! — громко кричит он. — Плохая!
Эти слова больно вонзаются в мое сердце, я никогда не слышала их по отношению к себе. Старания и тот трепет, с которым я к нему относилась, и чем он отплатил. Ненавистью! Иду ему навстречу, желая утешить, но мальчик выскакивает за ворота, сбив ничего не понимающую Кэрри с ног. Ее пакеты падают на пол, она резко окликает ребенка, который уже повернул за угол.
— И что это с ним? Какая муха его укусила? — Я помогаю ей собрать продукты в сумку.
— Не спрашивай, и так тошно, — отвечаю я и становлюсь объектом внимания всех детей в округе, они смотрят на меня, как на монстра. — Пойду в дом.
Химена отступает в сторону, дав понять этим, что она тоже в каком-то смысле не согласна с моим поведением. Но мне никогда не принять эту свободу, которой наделяют своих детей мексиканцы. Они с большим уважением относятся к своим родителям и старшему поколению, но так безалаберно к младшему поколению. С рождения ими занимаются няни, с младенческого возраста они не видят своих матерей. И это не потому, что они плохие, нет. Для поддержки более низких сословий им нужна работа, матери нужны финансы для содержания малыша. Все вроде просто, но в итоге получаются совсем неприятные вещи.
Я за это время еще ни разу не видела, чтобы мать, та, которая играет важную роль в семейном укладе, к слову, которой прислушиваются, воспитывала своих отпрысков. Причем дети слушают свою маму до старости, что привносит некоторые проблемы в их собственные семьи. По мне, это образец того, как нельзя относиться к потомству, их не заботит, что он сегодня ел, пил ли колу, ползал ли он по грязному полу и не вымыл руки.
И мне очень жаль, что никто не объяснил Матео, что человеческая доброта и его детская влюбленность никак между собой не связаны. Я не приглашала его в свой дом, а уступила в его желании находиться здесь, играть с другими детьми в нашем дворе. Да и кто меня спрашивал? Тут нет понятия собственности, мы живем с раскрытыми дверями, и каждый желающий переступает черту. Расстроившись из-за случившегося с ребенком и одновременно разозлившись на себя, я иду в свою комнату и усаживаюсь на кровать.
Мелкие осколки разбитого стекла все еще поблескивают, играя с солнечными лучами, Химене не удалось собрать их все. Вот еще одна особенность местных жителей — они убирают дома щетками, хотя можно спокойно приобрести пылесос. Пусть социальные слои разные, но и цены, соответственно, тоже. Хватает того, что они не снимают обувь в доме. Раздражение накапливается, превращая меня в мигающую лампочку, готовую взорваться от перенапряжения.
