В побагровевших от нечистот водах некогда курсировали огромные слепые сомы, которых ловили местные бомжи и полукриминальные элементы. Теперь даже полиция избегала появляться у озера: слишком много мусора, слишком много неприятностей. Здесь, на берегу, шеф остановил машину с молчаливого согласия Сабины и повернулся к ней. Она сглотнула и вся обратилась в пульсирующую испуганную массу, которая уже не в силах была заметить медленно поднявшиеся воды озера, из которых за ними наблюдали чьи-то белые глаза.
Чемпионат становился всё ближе, Бану всё реже посещала уроки, и её общение с Веретеном в неудачные дни ограничивалось подглядыванием за дверью. Иногда она являлась в школу задолго до своего партнёра, даже зная, что Веретено придёт не раньше шести часов, чтобы ощутить его незримое присутствие, – школа дышала им, стены подрагивали от звучавшего в них недавно голоса, подвал превратился в независимый живой организм, а Учитель был его сердцем.
Бану продолжала худеть. Она связывала это с интенсивной подготовкой: их танец был на порядок сложнее, чем у соперников, и ей приходилось много растягиваться и давать нагрузки на спину. Ещё несколько месяцев назад она послала бы в пекло любого, кто сказал бы, что ей придётся снова истязать себя физическим трудом по нескольку часов в день. Но теперь всё стало не важно. Всё, кроме Веретена. Бану было обидно, что он никогда не узнает: она выступает ради него, потому что он так хотел. Никогда не сможет он этого оценить, о нет, наоборот – однажды она перетянула спину, и обиженный позвоночник ответил на это болью, которую невозможно было скрыть. Увидев её, стоявшую, схватившись за спину, Веретено подскочило к ней и позлорадствовало:
– Спина болит? Мало тебе!
«Спасибо и на этом», – подумала Бану и ответила:
– За что вы меня так ненавидите?
Веретено искренне возмутилось:
– Почему ты это взяла? Ты уже не первый раз такое говоришь.
– Вас так радуют мои страдания.
– А ты страдаешь?
– Да, ужасно.
– Почему? Зачем такая красивая молодая девушка… э, женщина должна страдать?
– От неразделённой любви.
– Да-а-а?!! – Веретено оживилось, как провинциальная сплетница, у которой муж давно помер, а дети вступили в брак и уехали в другие города. – К кому? К Вагифу?
– Вы что, издеваетесь? А что сразу не к Руслану?
– Ну Руслан, он старый, – осторожно сказало Веретено.
– Не сильно старше вас, – мстительно ответила Бану.
– Ну спасибо. – Веретено так обиделось, что обуздало своё любопытство и гордо удалилось.
Спина прошла, и Бану с Вагифом решили потанцевать просто так, для удовольствия. В самый разгар танца Вагиф, который каким-то чудом умудрился запомнить всю школу в лицо, затормозил и присвистнул:
– Это там не Гюнай идёт?
– Какая Гюнай?
– Ну Гюнай Салаева.
Бану не знала никакой Гюнай, ни Салаевой, ни с другой фамилией, поэтому она пожала плечами и попыталась возобновить танец, но Вагиф стоял столбом.
– Что с ней случилось?
– А что с ней не так? – Бану вгляделась в женщину преклонного возраста, которая почему-то отчаянно молодилась и вырядилась как на панель.
– Она постарела.
– Все люди стареют.
– Ей было лет двадцать пять, не больше!
– Судя по всему, последний раз ты её видел тридцать пять лет назад. Кстати, как это возможно?
– Ей было двадцать пять в прошлом году!
– Быстро же она постарела.
– Вот я и говорю! Может, это не она? Вроде она. Даже я эту куртку её помню. Точно она. Вай, что с ней случилось? Гюнай, привет! – Вагиф замахал руками, как отшельник на необитаемом острове, увидевший на горизонте корабль. Гюнай помахала в ответ.
– Только не вздумай спрашивать, что с ней случилось, – спохватилась Бану.
– Почему?
– Потому что это нетактично.
– Разве? Привет, как дела? А что с тобой случилось? Ты как будто старше стала.
Гюнай покраснела, и это было заметно даже под слоем белой пудры, её глаза наполнились слезами, и она помотала опущенной головой.
– Я не знаю, – прошептала она.
Вагифу стало неловко, а Бану была вне себя от ярости. Но случай Гюнай её заинтересовал. Она давно заметила странную особенность женщин и девушек, ходивших на сальсу, – почти все они выглядели сильно старше своих лет, особенно те, кто наиболее тесно и тепло общался с Веретеном. Но так, чтобы постареть на добрую тридцатку в одночасье, – этого ещё не случалось. Гюнай ушла, а Бану, не теряя времени на распекание партнёра за бестактность, спросила:
– Ты давно её знаешь?
– Она сюда два года ходит. В том году вышла замуж, потом пропала на время, а недавно снова вернулась. Интересно, что с ней стало.
– И что, хорошо танцует?
– Так да. Не очень. Не так, как ты.
– У неё тут много друзей?
– Нет, не видел особо много. А что ты спрашиваешь?
– Просто любопытно. Надо же понять, за что её постигла кара небесная.
– Что-что? Кара небесная? Что это?
– Забудь.
Из мужской раздевалки выскочило Веретено, пышущее здоровьем и юностью, несмотря на упорно пробивающуюся седину и некоторое количество морщин.
«Хотелось бы знать, что это он делал в мужской раздевалке», – подумала Бану. Учитель подлетел к ней, взял под руку и повёл в уголок, шепча по пути на ухо:
– Ну, расскажи мне, кто заставляет тебя страдать?
– Не скажу. Зачем вам это знать?
– Ну если не Вагиф, то кто? Махмуд?
– Я похожа на извращенку?
Веретено захихикало.
– Может, тогда Джаваишир?
– Уже теплее.
– Где теплее?
– Я имею в виду, вы ближе к тому, чтобы угадать.
– А-а-а. Неужели Джафар?
Бану раздосадованно фыркнула.
– Ещё теплее.
– Что, наверное, Лопе?
– Пф.
– Так и не скажешь?
– Мучайтесь.
– Любишь ты всех мучить. – Веретено протянуло шаловливую ручку и погладило Бану по носу. «Хорошо, хоть не дёрнул, по своей привычке», – подумала Бану.
Вечером она вдруг вспомнила Гюнай и её внезапное старение и перепугалась не на шутку. Кажется, она начала улавливать некую закономерность. В страхе Бану вертелась перед зеркалом, надувала щёки, чтобы разгладить гипотетические носогубные складки, и даже ударила по возможному старению ядерным маминым кремом для тех, кому за сорок пять. Наконец она успокоилась, увидев, что пока ещё выглядит молодо, и легла спать пораньше.
