Ее оправдания становились все более частыми и необычными, пока однажды я не решила, что потакать ее фантазиям дальше нелепо и самое доброе, что можно сделать, – сказать ей, чтобы она с ними завязывала. Как можно дипломатичнее я дала ей понять, что так продолжаться не должно. Годы мнимых болезней разрушали ее жизнь и дружбу. В тридцать с небольшим она стала затворницей – как это, наверно, «весело»! Еще сказала, что ей нужна помощь.
И всё, больше я об Эмили ничего не слышала. Я пыталась дозвониться до нее, но безуспешно. Я даже пару раз подходила к ее дому, однако дверь оставалась плотно закрытой.
Бесповоротность ее молчания шокировала и ранила меня.
Теперь же, зная, что умираю, я испытываю странное желание воссоединиться со своим прошлым, и Эмили, как ни удивительно, не выходит из моей головы. Особенно когда я планирую собственные похороны. В конце концов, именно Эмили придумала похоронную игру.
Она назвала это «Смертополией». В то время это казалось нормальной игрой, ничуть не хуже, чем «Врачи и медсестры», но теперь, оглядываясь назад, я думаю: как странно для детей обсуждать вопросы смерти и похорон. И все же мы относились к этому весьма беззаботно. В первый раз я играла в «Смертополию» в летнем лагере – месте, где Эмили тосковала по дому и ходила мрачной.
Нас отсылали туда каждое лето с тех пор, как нам исполнилось восемь, вместе с Изабель и Джоном – старшим братом Эмили.
Наши матери устроили так, что мы с Эмили поселились в одной комнате, и моя мать просила меня приглядеть за ней, потому что она была «ребенком с нервным характером». Мне почему-то показалось, это означает, что она часто трясется, хотя я не замечала ничего подобного. Тем не менее я отнеслась к своей роли серьезно.
Мы с Эмили делили двухъярусную кровать, и я заняла верхнюю койку, потому что Эмили сказала, что боится высоты. Однажды ночью, в наш первый раз в лагере, когда крепко спала, я внезапно ощутила легкое дыхание на щеке.
– Я не могу уснуть. А ты? – Лицо Эмили было совсем близко от моего.
– Я спала. – Я зевнула. – Но не важно. Поднимайся.
Я перекатилась на другой бок, освободив ей место, и Эмили свернулась калачиком рядом со мной.
– Может, сыграем в игру, которую я придумала?
– Если хочешь.
Я очень устала и хотела только одного – спать, но я ведь взяла обязательство присматривать за ней.
– Она называется «Смертополия».
– Звучит ужасно.
– Нет, она хорошая. Иногда по ночам я играю в нее с Джоном, когда не могу уснуть. – Она тоже зевнула. – Убери челку, Джен, мне нужно увидеть твои глаза. – В спальне была кромешная тьма, и мы различали друг друга только по белым пижамам. – Ну, – прошептала она, – ты должна рассказать, как бы хотела умереть.
– Я не хочу умирать!
– Не сейчас, – уточнила она снисходительно. – В будущем. Например, когда тебе стукнет сто лет.
– Я никогда об этом не думала.
– Тогда подумай!
Я принялась усиленно думать и вспомнила, что слышала от матери о Викторе Бисли, который неожиданно умер во сне.
Я прошептала:
– Мама говорит, что сердечный приступ – это лучший способ умереть, хотя для близких это худший способ. Мне грустно об этом думать, но я полагаю, что хотела бы умереть от сердечного приступа. Желательно в сто три. Потому что три – мое счастливое число. – И я умолкла, довольная ответом.
– Понятно.
– А ты? Как бы ты хотела умереть?
Ее веки дрогнули. Она протянула руку и коснулась моего лица своей мягкой ладонью.
– Я вернусь из отпуска в Африке, где меня укусит комар. Я ужасно заболею, но никто не поймет, что у меня малярия. И к тому времени, как ее диагностируют в больнице тропических болезней, я умру.
– Ух ты! Потрясающе. Ты и правда все продумала. Как тебе это вообще пришло в голову?
– Это случилось с маминой подругой. Все вокруг говорили об этом несколько месяцев.
– Ты не рассказывала.
– Я же не все тебе рассказываю. – Эмили вздохнула и потрепала меня по плечу. – Ну, не расстраивайся. Я рассказываю тебе почти все.
– Ладно. Спасибо.
– А какие гимны ты бы выбрала к похоронной службе? – продолжила она.
– Эм-м… – Я снова задумалась. Это был уже вопрос посерьезней. Я понятия не имела, но чувствовала, что должна что-нибудь придумать, чтобы не отставать. «Бессмертный, Невидимый»?
[17] – сказала я, ощущая недостаток вдохновения. – А ты?
– «О, благодать»
[18]. И я хочу, чтобы мой брат Джон играл на гитаре, а его друг Майкл пел.
– Это звучит так мило. А Майкл такой красивый.
– Да. И у него классный голос.
– У тебя хорошо получается, Эм.
– А теперь скажи, что бы ты говорила в моей надгробной речи, – попросила Эмили. – Я хочу, чтобы ты произнесла надгробную речь.
– И ты тогда прочитай мою.
– Не получится, – убежденно ответила она и вздохнула: – Потому что я умру первой. – Эмили, наверно, понравилась моя надгробная речь, потому что, слушая приятные слова о себе, она плакала, а потом ее стало клонить в сон.
Когда я закончила, она горестно шмыгала носом в мою подушку. Потом ее слезы и всхлипывания утихли, и им на смену пришло ровное дыхание.
Как только я поняла, что она заснула, я спустилась вниз, на ее койку, и еще долго лежала там без сна, глядя снизу на свой матрас и думая об Эмили и о том, какая она умная.
Но в одном она ошиблась тогда, верно? Ведь именно я – та, кто умрет первой.
День 70-й
Следующим утром я получаю сообщение от Оливии:
«Думаю о твоих похоронах. Это будет прекрасно».
Я пишу в ответ:
«Думаю о свадьбе. Ты будешь прекрасной. Ты победила ;)»
Я долго лежу в постели и чувствую, что мне все труднее набираться сил, чтобы встать и пойти на работу.
На днях я извинялась перед Фрэнком за опоздание, и он посмотрел на меня как на сумасшедшую.
– Все зависит от тебя, – сказал он. – Только ты можешь решать, насколько трудоспособна. Успокойся!
Фрэнк – молодчага. Я обсуждала его с Пэтти, и она сказала, что, по ее ощущением, он сильно изменился. Что ж, хоть что-то хорошее вышло из моего затруднительного положения!
