Теперь у меня тоже начинает болеть голова.
– Так почему же, когда я позвонила тебе и спросила, все ли в порядке, ты сказала «нет»?
Изабель молчит, а потом произносит невинным голоском:
– Не понимаю, о чем ты. Когда я это сказала?
– Я спросила, все ли в порядке, и ты сказала: «Нет. Я не могу сейчас разговаривать».
– Разве?
– Да! Ты так сказала. И я была вне себя от беспокойства.
– О, Дженнифер, перестань волноваться. Мой брак вне опасности. Последнее, что хочет Мартин, – это узнать о Барри. Он доверяет моим словам.
– Ну, он не казался таким уж доверчивым, когда я его видела.
– Просто он не любит, когда я хожу куда-нибудь без него.
– Можно ли его за это винить?
– Аааааа! – протяжно говорит Изабель. – Ох, Дженнифер. Прости. Ох, дорога-а-ая. Я только сейчас поняла, о чем ты говоришь. Возникла путаница. – Она фыркает. – Это все София. У нее случилась истерика из-за костюма для спектакля. Она хотела быть не розовой феей, а фиолетовой. Поэтому атмосфера у нас была напряженная. В смысле, так иногда бывает с детьми. О, милая! Вот почему я не могла говорить. Извини за эту путаницу, но ничего зловещего не случилось.
Я мрачно смотрю в телефон, как будто это ее лицо. И все? «О, милая!» Значит, цвет костюма Софии – вот причина часов, нет, даже дней моей паники и беспокойства?
– Кстати, ты все еще не сказала мне, зачем приходила.
Я теряю дар речи.
– Что-то не так? – спрашивает сестра, явно чувствуя неловкость от моего молчания.
Я решаю отпустить ситуацию, чтобы не тратить попусту энергию и слова.
– Моя подруга Эмили в коме. Попытка самоубийства.
– О, Дженнифер. Мне очень жаль…
– Но я не поэтому приходила.
– Да?
– На самом деле со мной все хорошо. Вот что я хотела сказать. Что я не умираю.
– Не морочь мне голову, я не могу этого вынести.
– Это правда. Я не умираю.
– Что? – Ее голос меняется – перестает быть томным. Я представляю, как она сейчас садится ровнее и полностью сосредотачивается. – Скажи мне честно. Ты не дурачишь меня от досады?
– Я не настолько мелочная, Изабель. В клинике допустили ошибку. Они дали мне результаты чужих анализов. Я не умираю.
Изабель издает вопль.
– Вижу, твоя голова действительно болит, – замечаю я.
– Ты шутишь? Забудь о моей голове. Это лучшая новость на свете! Но ты серьезно? Доктор Маккензи допустил ошибку?
– Да. – Я чувствую душевный подъем, словно нахожусь сейчас вместе с ней, радуясь этой ошибке.
– Но это возмутительно, – продолжает Изабель восторженно-громко. – Честно! Мамин старый добрый доктор Маккензи! Какая невероятная ошибка, но я ужасна рада, что это ошибка. – Она переводит дыхание. – И это почти смешно. Надеюсь, ты посмеялась. Мы должны это отпраздновать. Ты можешь приехать? Сейчас? Хотя нет, я сейчас не в форме для шампанского. Когда же? О, я знаю. Приезжай на Рождество! Приезжай и оставайся. Так долго, как захочешь. Это будет лучшее Рождество. Пообещай, что приедешь с ночевкой.
– Да, – отвечаю я, улыбаясь ее радости. – Я с удовольствием.
– Ты должна захватить и Гарри.
– Он ездит к матери на Рождество.
– Тогда приходи одна. Это будет очень весело! Это лучшая новость на свете. Подожди, вот я расскажу детям, они будут просто счастливы… – Изабель осекается. – Погоди-ка минуту! Если ты не умираешь, тогда что с тобой?
Вопрос не в бровь, а в глаз.
– Что? – И я подтасовываю факты: – Ранняя менопауза.
Изабель бормочет в трубку:
– Серьезно? – Она хихикает. – О, браво, Дженнифер! Добро пожаловать в мой мир.
Глава 14
Характерное рычание машины Гарри возвещает о его прибытии, и я суечусь над последними приготовлениями. Нужно зажечь свечи! Я чиркаю спичкой, и та мгновенно ломается. Вот дерьмо! Я пытаюсь снова и снова, изо всех сил пытаясь сдержать дрожь в пальцах.
– Ну давай же, давай!
Ну наконец-то!
Двигатель его машины замолкает, затем слышится звук включения сигнализации. Я вся дрожу. Это нервное. Вот он, момент истины, – и я взволнована и напугана в равной степени. Не уверена, что это истина, но я постараюсь представить Гарри свою версию и надеюсь, что он правильно поймет. С этими мыслями я совсем забываю, что держу горящую спичку, и торопливо ее задуваю, прежде чем загорится мой большой палец.
В духовке запекается рыбный пирог. Не очень-то романтично, я знаю, но на улице холодно, и нам нужна теплая еда.
Я мерзну. На мне много слоев одежды, но все равно холодно. Это из-за нервов.
Гарри звонит в дверь.
«Вот оно. Соберись».
Я открываю входную дверь. Он стоит на пороге, укутанный от холода, и выглядит замерзшим, милым и очаровательным.
Фонарь, горящий позади, придает ему золотистую ауру, а его дыхание оставляет призрачно-синие облачка в морозном ночном воздухе. Гарри достает из-за спины букет цветов.
– Для хозяйки ‘ома, – произносит он, пародируя акцент кокни. – А это, дорогая леди, от гостя ‘ома. – Он вытаскивает из кармана пальто бутылку вина, и я почти жду, что вслед за ней последует вереница цветных шарфиков и белых голубей.
Внезапно я ощущаю страх. Страх потерять его. Он просто прекрасен. Прекрасны все его жесты и поступки, заботливые и трогательные… Я ловлю себя на том, что снова пытаюсь торговаться с судьбой: пожалуйста, пусть все идет по плану. Хотя бы раз. Пожалуйста!
Гарри входит в дверь и притягивает меня к себе.
– Быстро, обними меня! Я замерз, а главное… я скучал по тебе. Боже! Как же я по тебе скучал!
– Я тоже по тебе соскучилась. – Мне нравится его запах, приятно его касаться… да все в нем нравится. Разве возможно так сильно кого-то любить?
– Ты чувствуешь себя лучше? – спрашивает он.
Я сглатываю комок в горле.
– В каком смысле?
– Ты была такая сердитая в последнее время.
– А, да. Я уже не сержусь. Мне стало немного легче. Можешь расслабиться.
Гарри целует меня в лоб:
– Ну, слава Богу.
Он поднимает бутылку вина и поворачивает этикеткой ко мне, как сомелье, надеющийся на мое одобрение.
– Я купил его по хорошей рекомендации от немецкого арт-дилера. Я вспомнил, что ты любишь красное, поэтому взял его на всякий случай, вдруг тебе захочется выпить. Он говорит, что это вино из отличного виноградника.
Я освобождаю его от цветов.
