– …With potato, with fish, with berries!
[7]– откуда-то из-под жирных елок к ним подкрался парнишка с пирогами и, обдав запахом печеного теста, показал длинные узкие зубки во всей заячьей красе: – С картошечкой, с рыбкой, с ягодками!
Встретил взгляд Шведа и быстро попятился обратно к елкам – и к пожилой европейской паре в одинаковых футболках с кремлем и фразой «Russia loves you»
[8], настырно зачирикал:
– Russian pies! Russian pies!
[9]
Толпы пожилых немцев и англичан, прячущихся от не по-северному разъярившегося солнца под дешевенькие зонтики с матрешками, смешивались с шустрыми азиатами в ярких панамках. Сновали гиды с флажками. Кто-то тоненько визжал, взмывая в небо на скрипучих деревянных качелях. Кто-то дудел в глиняную свистелку. Низко, давяще рокотали дизеля теплоходов.
Швед прорычал успокаивающе:
– Понятно теперь, почему на машине подъехать было нельзя – народу-то как в метро… Ничего, девки, прорвемся. Идем.
Вдоль расписных новеньких домов в кружеве желтых и розовых наличников, вдоль грузных серых домищ, перевезенных откуда-то с севера, из палисадников и клумб перли маки, подсолнухи и левкои. Из распахнутых окон с белыми занавесками слышался говорок продавцов и спешное пиликанье банковских терминалов: загипнотизированные туристы покупали матрешек, батик, стеклянные бусы, войлочные радужные шапки, глиняную посуду, тряпочных кукол, леденцы, кружева, берестяные туески, пуховые платки, засушенные цветочки, баночки меда и варенья, советские плакаты и серебряную ювелирку.
Янка жалась к Шведу. Мурка тоже бы спряталась – к Шведу в рюкзак, например. Там темно и, наверное, тихо.
– Ничего, – сказала провожающая их к домику девушка в сарафане. – Сегодня в семь вечера уйдет последний пароход, да и прочие гости разъедутся. Вечера здесь тихие. Можно будет за машиной сходить и у домика запарковаться. Вы хороший домик выбрали, в стороне, почти на берегу… На ужин в ресторан вас записывать на сколько?
Швед пожал плечами:
– Мы это обсудим… Дайте осмотреться.
Слева коптила кузница, справа, у воды, баня. Впереди, за кустами кто-то, ухая по-русски, кидал жестяные топоры в мишень.
– Там тир, – словно бы извинилась девушка. – А вот там, на пароме переправиться, небольшой зоопарк. А может быть, желаете прогулку на катере и пикник на необитаемом речном острове?
Янка взмолилась:
– Да нам бы сейчас хоть водички…
Перебив Янку, раздался жизнерадостный глас с неба:
– Внимание всем! Теплоход «Святая Русь» отправляется через двадцать минут! Пассажирам срочно вернуться на борт! Причал номер три!
В домике оказалось прохладно и тихо. Пахло свежевымытыми полами и отутюженным бельем. В просторной комнате, предназначенной Мурке, на столе стоял букет ромашек в прозрачной вазе и сияла белым громадная подушка, взбитая и поставленная углом на застеленной ярким лоскутным одеялом кровати. Мурка замерла, силясь понять, мультики все это или реальность? Шевелились под ветерком кружевные занавески. На полу в солнечном пятне лежал пестрый кружок деревенского половика…
Ой! – из-под кровати, приподняв накрахмаленный кружевной подзор, выглянула серая усатая морда, пристально оглядела Мурку зелеными глазищами и одобрительно зажмурилась. Зевнула. И, потянувшись, из-под кружев вышел полосатый толстый кот в белых носочках, мурлыкнул Мурке и развалился на солнечном кружке половика.
– Красавчик какой, – завистливо сказала неслышно вошедшая Янка. – В гости пришел? Пойдем чайку попьем, нам на веранду аж целый самовар приперли. Медный.
Самовар сиял. И, как на сказочной картинке, его украшала связка румяных баранок. Рядом на подносе – полтора десятка маленьких баночек с разным медом и вареньем, ложечки, розеточки, салфеточки. Громадные чашки с красно-черно-золотыми петушками, пузатый чайник с заваркой.
– Russia loves you. – Швед отломал баранку, опасливо укусил: – Не, вкусно. Горяченькая!
Янка разливала чай. Запахло медом и сеном. Чашки под крутой струей кипятка словно расправлялись над вогнутым лепестком блюдечка, исходили паром. На боках у них оживали петушки. Когда один подмигнул Мурке черно-золотым глазком, встряхнув алым гребешком, она на миг зажмурилась и, открыв глаза, стала смотреть поверх перил веранды, сквозь кусты и заборчик на гуляющих туристов. Мелькали панамки с названиями круизов, седые кудряшки европеек, лысины их спутников, флажки гидов, косы с лентами и картузы обслуги; слышался разноязычный говор – на одной благодушной, сытой ноте. Промчались легкие, как духи, загорелые местные мальчишки на больших велосипедах, звеня и петляя меж туристов. Громкоговоритель опять объявил про отправление очередного теплохода, но незаметно было, чтоб толпа стала редеть. Люди все шли и шли, забредали в магазинчики-мастерские, несли свои втридорога купленные сувениры, тащили за собой скучающих детей.
– Они счастливы, – перехватил ее взгляд Швед. – Всем довольны.
– Дети недовольны, – сказала Янка. – Вон девчонка ноет. И вон еще одна… И пацанчик… Детей не проведешь. Мурлетка, скажи, братику твоему тут было бы интересно?
– Он бы зверей побежал смотреть. И купаться. А барахло его не больно-то интересовало, даже красивое. Что он любил, так это…
– Что?
– Чтоб люди улыбались. Чтоб они были добрые. Мы если с ним в цирк ходили, в музеи – так он больше на людей смотрел: какие у них лица добрые, как они смеются, как улыбаются… Натерпелся с папочкой и мамочкой потому что.
– Они что, даже ему не улыбались? – ужаснулась Янка.
– Да не, улыбались. Ваське вообще все улыбались, потому что он… Сиял, что ли. Но я про другие улыбки, – вздохнула Мурка. – Вот знаете, когда человек на что-то очень хорошее смотрит, иногда проступает такая улыбка: добрая, светлая, беззащитная.
– Иногда родители-заказчики так смотрят, если детская фотосессия удалась, – кивнул Швед. – Тихая улыбка, изнутри. Бывает. Редко. Очень редко. Потому что мало у кого столько внутреннего тепла есть.
– В беззащитности дело, – сказала Янка. – И того, кто смотрит, и того, на кого. Уровень доверия. Мы не доверяем обычно. Потому теперь такие улыбки только в музее и увидишь. Обычно люди – вон, ржут. Сразу ясно, что всем довольны.
К Мурке из дома пришел кот, лениво развалился под ногами, щекоча теплой шубкой голую лодыжку. Она наклонилась, погладила его, наглую и шелковистую ленивую тварь, жмурящуюся на солнце и громким мурлыканьем извещавшую всю округу, что ему, его величеству коту, жить хорошо:
– Котяра… Красавец… Тоже всем доволен. – Она выпрямилась и посмотрела в медовые глаза Шведа: – А мы? Мы – почему недовольны?
