– На всю голову, – признала Мурка. – Митя, а что там в другой комнате, в заколоченной?
– Да я вот все думаю, как ты там жила… Рядом с этой комнатой.
– Так и жила, – холодея, сказала Мурка. – Интересно было, но бабка говорила, это чужая комната. Я догадывалась, что она врет, но – что мне, доски отдирать из любопытства? Так там крепко было приколочено.
– Вот и папе твоему, видимо, интересно стало. Он гвоздодер принес с собой, вскрыл и увидел там… Короче, не по телефону. Возвращайся скорей, Малыша, этот вопрос нужно срочно решать.
– Я – «решать»? Я?
– Больше некому. У тебя отец в реанимации. Завтра – операция. Я нанял ему персональную сиделку и все такое, но мучить человека в таком состоянии вопросами, что предпринять… Нет. А предпринимать нужно срочно. Думаю, это мы с тобой решим. Я бы и сам мог все там… Ликвидировать. Но, думаю, ты должна это увидеть. Так что жду тебя, моя девочка, очень жду.
– Спасибо за папу…
– Не благодари. Мы с тобой свои, сочтемся.
Котенок все гонял скомканный фантик под лавками вдоль стен. Мурка зачем-то, без единой мысли в голове, но дрожа каждым нервом, походила по солнечным квадратам на облезлом полу, заглянула в маленькую комнату: лес за малинником при свете солнца все равно выглядел зловеще. Будто там за каждой елкой медведь или привидение. «Биогеоценоз», – вспомнила она умное слово из учебника биологии. Вроде бы стоят себе рядом спокойные деревья, шумят от ветра, словно бы благодушно переговариваясь, а на самом деле это – ожесточенная схватка за каждую частичку света и воздуха в каждом сантиметре пространства над травой и – черви в темноте – сражение узловатых, жадных корней за каждый атом питательных веществ под травой, в почве. А на границе между землей и воздухом, в спутанной траве, среди палых листьев и дохлых шишек ползают гадюки, охотятся за мышами и лягушками, мыши пожирают семена и личинки насекомых, насекомые жрут еще какую-нибудь мелкую дрянь. Это – просто жизнь как есть. Тупая сила. Подлая щедрость. Вечный круговорот атомов и калорий.
Встряхнувшись, Мурка оторвала взгляд от окна. Хотела выйти хоть на крылечко – бум! – дверь оказалась заперта снаружи. Это что же, Швед ее запер, как маленькую дуру? Мурка снова толкнула дверь, и навесной замок снаружи глухо стукнулся об доски: бум! Она отступила и, растерянно уйдя в комнату, села на лавку. Котенок пригнал ей под ноги фантик и вопросительно посмотрел снизу: глаза глупые, детские, счастливые. Он уже забыл, какой несчастный и голодный был утром. Интересно, что с ним сталось бы, если бы они не приехали сюда? Не услышала бы Янка его слабый писк? Если б он не смог вытащить лапку из щели меж гнилых досок? Она вспомнила ворону, тяжело слетевшую со старой яблони на соседнем участке, когда они с Янкой лезли по малиннику на жалкий тихий писк. Много ли котенку надо. Долбануть клювом, и готово… Расклевывай.
За окном мелькнула какая-то тень. Мурка подняла голову: никого. Ворона, наверно, пролетела, и тень скользнула по окну. Патрулирует. Жрать хочет. Помнит ведь про котенка… А этот маленький обалдуй снова принялся гонять фантик, все шустрее и злее – он мелкий хищник. Человек – тоже хищник. Животное со слабой моралью. Иначе бы не выжил как вид. Котенок загнал фантик в другую комнату. Мурка слушала-слушала едва слышный топоток его лапок и шуршание бумажного комочка – и так ей стало тоскливо от одиночества и тишины, что она встала и пошла за ним. Заглянула в комнату: за окном стояли двое детей – против света, и лиц не видно. На миг Мурка почти уверила себя, что это деревенские, любопытствуют – но тут же узнала Ваську и девочку Элю.
3
Болело колено. Немножко – ушиблась, когда вылезала в окошко. Васька и Эля подсказали ей настолько простой выход из дома, что она сердилась на себя, что сама не додумалась. Теперь – свобода. Вот только кот: выскочил за ней из окошка и удрал в кусты. Ворона на старой соседской березе негромко каркнула. Кот ведь деревенский, пусть выживает, но Мурка вспомнила того котика, большого, с белыми лапками… На кис-кис котенок из малины не вылез. Васька пожал плечами, а девочка Эля была уже далеко на дороге. Нельзя ждать. Мурка махнула рукой, предоставив котенка его судьбе, и вышла со двора. Минуты через три котишка вприскочку догнал ее, запыхавшийся, перепуганный. Ворона каркнула где-то вверху. Мурка подхватила котенка на руки, оглянулась: отнести в дом? Возвращаться – плохая примета. Васька опять пожал плечами. Он вообще стал другим, мрачнее, что ли, и то совсем растворялся в воздухе, то вдруг становился почти настоящим, плотным, и вроде бы даже отбрасывал тень… Только комары все равно насквозь его пролетали. А еще он не смотрел в глаза: знал, куда и зачем идет Мурка, и ему это не нравилось. Мурке тоже не нравилось, но она знала, что должна. Не когда-нибудь потом, как звезды сойдутся, а сейчас. Вот сегодня! Никуда не откладывая! Повидать мать и спросить! Обо всем… Да, обо всем. О Янкиных пупсах. О девочке Эле. О запертой и заколоченной комнатах в квартире бабки. О том, почему мать с отцом настолько ненавидели друг друга. И ради чего продолжали жить вместе… О том, на кой черт она вообще рожала детей. Словом, обо всем. И тогда решить… Что решить-то? Мать она после всего этого или не мать? Надо идти. Скорей… Котенок? Куда же этого глазастого тощего дурака? На березе справа впереди сидела ворона и внимательно смотрела на Мурку наглым черным глазом. Другая – прохаживалась по коньку брошенного дома и делала вид, что она тут случайно. Расклюют ведь… Вздохнув, Мурка сунула котенка за пазуху, прямо в заправленную в джинсы майку, запахнула курточку и скорей пошла к лесу. Котенок свернулся горячим щекотным комочком и замурчал. Дурак. Не знает, куда его тащат… Ну, зато он живой, настоящий. Не то что Васька… Или серая девочка Эля, стоящая далеко-далеко на повороте дороги. Она не махала рукой, не подзывала – но явно нетерпеливо ждала. Васька невесомо, но ощутимо двигался рядом, у плеча. В лесу их накрыла синяя тень, и Васька сделался ярче. Мурка спросила:
– А ты почему давно не появлялся?
– Потому что ты меньше стала обо мне думать, – проворчал Васька. – Ты отвыкаешь… Даже не рисуешь меня больше. Ну, что: год-то прошел. Становится легче. Я выцветаю. Наверно, ты будешь обо мне думать все меньше и меньше…
– Нет, – смешно было клясться, что она никогда не забудет Ваську. Он ведь был половиной ее жизни. – Васька, а ты мог бы снова родиться? Хочешь? Вот я встречу хорошего парня, забеременею и рожу тебя?
– Только дуры беременеют так рано, – невозможно по-взрослому хмыкнул Васька. – Только самки и больше никто. А ты – другой породы. На кой тебе младенец, ты сама еще человеком не стала. Карьера, творчество, свобода – не менять же это на размножение.
– На тебя!
– Так не бывает, – вздохнул Васька. – Не придумывай. Ты ведь и меня на самом деле выдумываешь. Так у тебя мозг сам себя обманывает. Чтоб меньше тосковать. Твои нейроны создают ложную картинку. А ты веришь. Ну, хочешь верить. А меня нет. Я ушел навсегда.
– Я псих? – Мурка подумала, что настоящий Васька и слова-то такого, «нейрон», не знал. И думал он в свои одиннадцать куда проще. – Мало ли кто что придумывает. Или кого. Я-то тебя чувствую. Вижу. Как на самом деле.
