Еще бы. Но еще Мурка помнила и доверчивого котика с белыми лапками. Поэтому только кивнула, стараясь не смотреть вниз, на ее красный лак.
– Тебе тут хорошо будет, спокойно… Все, что ищешь – найдешь… А ты чего к матери Семирамиде? Знаешь ее? Она сама тебя пригласила?
– Да.
– А парень рыжий с девкой его кем тебе приходятся?
– Друзья.
– Парень-то ничо, не лапал тебя? Ты девственница?
Мурка остановилась и безжалостно и остро, как серая Эля, зыркнула на нее. Угриха вздрогнула, но тут же собралась:
– Девственницы-то тут у нас куда как ценюттца… Девственная душенька твоя – большое сокровище… Да не обижайся, куколка, тебе саму себя-то еще искать и искать. Какая из тебя женшшшина, так, костяк один. Но ничо, мы тебе поможем, на путь истинный наставим, что подскажем, за что накажем – так и пойдешь у нас, как цветочек расцветешь-распустишься, потом спасибо скажешь. А то слезы смотреть, какая ты вся, будто в оковах… Худенькая такая, глянуть не на что… Но ничо-ничо, исправим тебя. У нас тут лекарств много. – Она ткнула наманикюренным пальцем в домик из трех соединенных друг с другом вагончиков. На каждом ногте на руках у нее блестел лак разного цвета. Со стразиками даже. Вся радуга. Только криво наложенная. – Мы тут хорошие деньги зарабатываем. Прямо экологическое химфармпроизводство. И ты потрудишься, нам работницы нужны. Трудницы то есть.
От домика несло какой-то химией. И аптекой. Так обычно и от матери пахло. Но тут воняло еще чем-то пугающим – странный запах и смутно знакомый, почему-то напоминающий зоопарк. Но это пахло не зверями. Сухой запах, страшный. Свело живот. Это ужас, что ли? Что у них там, наркотики?
– Да брось, не бойся, – ухмыльнулась угриха. – Ничо запрещенного. Производство такое… Мать Семирамида сама тебе расскажет-покажет, если доверия заслуживаешь. Не бойся, тебе тут хорошо будет. А мы тебя исправим, вылечим. Ты просто потерялась в большом мире. Мужики тебя обижают, всерьез не принимают. А ты тут у нас под опекой-то как расцветешь… Как наши цветочки, – она алчно протянула руку и сквозь дощечки палисадника сорвала головку крупного пиона; жадно разминая бледные лепестки грязноватыми пальцами с разноцветными ногтями, поднесла к носу: – Ах, как пахнет… Да расслабься ты, куколка, никто тебе зла не желает. Посмотри, как у нас нарядно, красиво. Все с любовью. Мы тут женщинам помогаем. Кого мужики подлые обидели, кого судьба, кто просто хочет себя познать. Женщиной-то настоящей ой как трудно быть. Да даже трудно признать саму эту женственность в себе – сама чувствуешь, верно, деточка? Ну да ничего, ты еще молоденькая совсем. Научим… Постой-ка, обожди минутку, – она поднялась по розовым ступенькам очередного игрушечного домика и постучала в разукрашенную красными и белыми кривоватыми цветочками дверь. – Мать Семирамида? Тут к вам девчушечка приехала…
Она скрылась за убогими цветочками. Через минуту вышла, улыбаясь еще зубастее:
– Ну, входи, миленькая, входи, деточка, правда ждут тебя, оказывается! Так-то просто к матери Семирамиде и не попадешь! А тебе повезло!
Красное платье в пол. Абсолютно красное, алое. И серое лицо, серые глаза, серые распущенные волосы. И алая помада на губах – будто по серому цементу мазнули кровью. Красный лак на ногтях: да мать, какая б ни была, в жизни не одевалась так придурковато!
– Ты что, кардинал тут? – усмехнулась Мурка, входя.
– Доча! – В улыбке у нее тоже было что-то больное, нехорошее. Зубы желтые, на одном справа – заметный кариес. Она здорово постарела, лицо обвисло, по сторонам заострившегося подбородка свисали жалкие бледные брыльки. Сизые мешки под глазами; мерцающий, очень странный взгляд. Брови и ресницы почти вылезли. Она не встала из офисного кресла, только повернулась к Мурке. – Ну надо же! Надумала все-таки?
– А что я должна надумать?
– У нас тут благолепно, самое то для девушки… Рисовать любишь, так тут что – рисуй сколько хочешь, вон, внизу в церкви зал расписывать надо, так любые краски тебе привезем. – Глаза матери, дергаясь, жадно обшаривали Мурку. – А ты похорошела, доча. Пригодишься.
– Для чего?
– Для дела тоже, – мать махнула себе за спину. – Мне нужна помощница.
Там на большом столе у окна мерцал темной, в красных звездочках картинкой монитор, принтер, урча, распечатывал алым курсивом розовые листочки, высились стопочки журналов. Один красно-белый, в сердечках, «Женский звездоворот», другой, поменьше, в кислотных цветах, с какими-то лиловыми монстрами на обложке: «Детский журнал Кадаврик, сказки и раскраски». Чего?! «Кадаврик»?!! У Мурки опять заныл живот.
– Мама, я только приехала посмотреть, как ты тут. И все.
– Ты останешься, – отмахнулась мать.
– Нет.
– Тут для тебя есть все, что нужно.
– Да я не хочу оставаться! У меня своя жизнь!
– Да кто тебя спрашивает? Ты дочь. Моя. Но молодая, пользы своей еще не видишь. Ладно хоть, ума хватило приехать!
Мурка присела на розовую табуретку: и ноги подкосились, и надо сделать вид, что смирилась. Она спросила, только чтоб не молчать:
– Почему такое имя: Семирамида?
– Сильная баба была, – пожала плечами мать. – Из древней истории. Открой гугл, узнаешь.
Вдруг за открытым окном неподалеку старушачий голос позвал:
– …Катерина! А, раба Катерина! Жара-то, а! Пойдем купаться, вода – благодать!
– Иду, раба Варвара, иду! – отозвалась другая старуха. – Купальник найду тока!
– Да на кой тебе купальник-то, дурища, иди так!
Мать поймала Муркин взгляд и усмехнулась. Мурка передернулась и спросила:
– Что это за место вообще? Только не надо мне врать, что это православный монастырь!
– Зачем же врать? Вранье – грех, господь накажет. Нет, конечно, к РПЦ никакого отношения. Боже упаси, как говорится. Официально мы тут зарегистрированы как база отдыха «Цветочек». Знаешь, бывают базы для охотников, для рыбаков? А у нас – только для женщин и девушек. Для матерей с доченьками. Для беременных. Для престарелых. Мир без мужиков. Экологическое поселение. Правда, благодать какая? Цветочки, домики, озеро. Отдыхайте, девочки… Ну, а кому из гостий наших тренинги там или практики всякие, или, кто попроще, молитвочки нужны, так пожалуйста. Часовенки есть, помещения для тренингов есть. Коучи, наставницы опытные. Любой каприз. Бывают ведь бабеночки, что без боженьки своего никуда ни ногой? Ну, мы с ними тоже работаем. Психотерапия. Гомеопатия. Курс инъекций… Монашенок даже на реабилитацию принимаем.
Зрачки у нее то сужались, то расширялись. Мурка все меньше верила, что эта женщина в глупом красном балахоне, туго натянувшемся на разжиревшем – или беременном? – животе – ее мать. Которая раздавала подзатыльники, скандалила с отцом, рассыпала таблетки, швыряла, если что не по ней, кастрюли в стену, все равно, с супом или без. В этой серой старухе в красном словно бы совсем не осталось живой, обычной энергии, но явно чувствовался какой-то ядовитый, напряженный психический процесс. Она сумасшедшая. Еще хуже бабки.
