А комар все кусал и кусал Мурку в шею. Она не могла его согнать.
Голова почему-то не поворачивалась. Боковым зрением Мурка заметила остро блеснувшую иглу, которую вытащили из ее шеи. Кто сделал укол, она не разглядела. Наверно, угриха, сестра Зинаида… ладно, все равно. Потом глаза закрылись. Но она еще чувствовала, как несколько пар чужих рук поднимают ее, куда-то несут, начинают раздевать. Это тоже совсем все равно… Откуда-то издалека донесся спокойный голос матери:
– Аккуратно с моей дочерью. А ты не бойся, дуреха, вреда мы тебе никакого не причиним. Спи, тебе отдохнуть к ночи нужно… А потом самое интересное. Вот увидишь, как тебе понравится!
Что интересное-то? Но это тоже было все равно…
3
– …ты тоже благоволишь к нам, сумрачная Ночь? Ты расправляешь… Это… а, онемевшие крылья души… Истинное небо мы обретаем только в твоих беспредельных глазах, госпожа Ночь…
Какая чушь… Мурка попыталась собрать то, что называла собой, в кулак – ну ладно, в кулачок – воли и прийти уже в себя. Хотя бы открыть глаза. Нет, не открыть. Мрак. Пахло чем-то странным, а еще – дымом и ладаном. Она лежала на животе на чем-то твердом и ледяном, а кто-то гладил и гладил ее по спине и заднице теплыми ладошками. Ладошек точно было больше двух, но сколько точно… Ломило голову. Постепенно она начала понимать, что ее вовсе не гладят, а аккуратно, не пропуская ни сантиметра, чем-то намазывают.
– …Внимайте же все: ныне… вечная женственность снова… в теле нетленном на землю идет… – гудел кто-то, запинаясь, старческим голосом над самым ухом. – …все совместит красота ночная в новой девственности… нашей юной нетленной богини…
Брееееед…. Как болит голова. Как холодно. И не шевельнуться… А может, не надо и пытаться? Пусть думают, что она еще не пришла в себя?
Ее осторожно, даже ласково, перевернули на спину и снова продолжали намазывать – чем-то липким, прохладным и душистым. Пахло пионами и розами.
– Так, девочки, хорошо, – сказала какая-то приторная старуха. – Умнички. Теперь давайте мы ее перенесем, нашу красоту, на место уже и там последние штришки наведем… Маруська, ты доплела веночки? Давай скорей.
Нет, глаза не открыть. Будто заклеены чем-то. Мурку опять подняли и понесли в несколько пар рук. Руки мягкие, женские. Несли минут пять, и по пути кто-то – незаметно для других, наверно, – все гладил и гладил одним пальцем ей под коленкой. Щекотно. Тот же палец, когда ее укладывали на какие-то твердые подушки, провел под правой ягодицей. Старуха зашипела и звонко хлопнула кого-то по руке:
– Ах ты тварь божья! Не смей до времени пакли свои распускать! Смотри, все золотце стерла! Так, где малые? Наташенька, деточка? Неси скорей свое ведерочко с краской, надо красоту подправить! Нет, вот тут, в самой серединке, не мажь… Аккуратнее.
И Мурку опять принялись обмазывать маленькие детские ладошки. Задницу, бедра снаружи и внутри, живот, лобок. Блин, она же совсем голая… Зачем ее мажут какой-то краской? Нет, не шевельнуться никак… Да как же хорошо, что Васьки уже нет на свете, и он не увидит и никогда не узнает, что родная мать делает с его сестрой! На несколько минут сознание ушло, а когда вернулось, она ощутила на голове тугую плотную повязку поперек глаз, а поверх – душистый и колючий ворох пышного венка. Кто-то нежным маленьким пальчиком красил ей губы – и те накрепко склеивались, а потом – все тело ее вздрогнуло, – принялся красить соски. Она попыталась шевельнуться – руки оказались заведены за голову и крепко связаны чем-то мягким. Одна нога уже была тоже привязана к чему-то мягкому, а другую как раз привязывали. Мурка рванулась. Губы, чтоб крикнуть, тоже не разорвать! Старуха над головой захихикала и, наклонившись, обдала кислым дыханием:
– Лежи, дурочка! И не мычи, не телка! Больно не будет! Еще и понравится!
Шлепая босыми ногами, она отошла. В голове стоял туман и не обещал развеяться. Маленькая девчонка прошептала в ухо:
– Ты не бойся! Мы уже такое с Маруськой четыре раза видели! Больно не будет! Всем девушкам сначала страшно, а потом – нравится, и они еще хотят! А еще мы тебя красиво покрасили, красивее всех! Дай-ка я тебя поцелую! Всем нельзя пока тебя трогать, а нам с Маруськой можно, потому что мы сами еще девственницы, и богиня Ночь на нас не сердится!
И маленькие губенки прижались к Муркиному рту.
– Ах вы негодяйки малолетние! – Раздались два звонких шлепка по голым задницам. – А ну подкрасьте все, как было! Скоро начинать! Пионы где?
И Мурке засыпали разведенные ноги и живот кучей прохладных и тяжелых цветочных головок. Голова пошла кругом, а от запаха пионов – затошнило. Блин, как выбираться? Мурка попыталась покрутить запястьями – связано туго, не одолеть. Да какая ж она дура, ведь говорил Митя – не суйся, так ведь нет, сама пришла!! Мамочку повидать захотела! Идиотка! В голове прояснялось: микроавтобус с ядом, клиника, разговор с матерью в жутком розовом домике… Вернуться бы назад во времени, не знать бы ничего, не видеть тех ненастоящих пупсов в болотной яме… Не знать бы, чем тут мать занимается… Так, не ныть, – по краю сознания прошла серая пионерка Эля и мрачно, будто стегнув, взглянула в самую Муркину суть. – Не ныть и думать, как выкрутиться.
– …Наташка, Маруська, а ваши веночки где? А ну быстренько! Ваше счастье, что мать Семирамида задерживается!
– Сейчас, баба Нюра, сейчас! Вот веночки! Наташка, на, надевай… Баба Нюра, а правда тетя Варвара утонула нынче, из озера не выплыла?
– Так бог дал, бог и взял, детоньки! Раба Варвара-то в годах была, не успела еще толком омолодиться-то. Сердце, видать, слабое, а с ядом-то ведь не шутят… Вот ее водяной и утащил. Так все и сказали. А вы видели, как она в воду-то заходила?
– Да она только пришла, как нас с Маруськой ужин накрывать позвали. Мы мало сегодня купались.
– Вы, девчушечки, смотрите, осторожней купайтесь. Опасайтесь водяного-то.
– Водяной – он фольклор, – подрагивая, сказала Наташка и зачем-то придвинулась к Муркиному боку. – И бог – он тоже фольклор, да?
– А сие нам неведомо. Так что на всякий случай не богохульничай, детонька. Наташка, мать твою! А ну, отодвинься от богини, смотри вот, опять позолоту коленкой стерла! Крась давай!!.. Ой. Слышите, девчоночки? Там шумят, что ли?
– Не-е… – неуверенно сказала Маруська. – Поют? Про богиню Ночь? Ну, как положено?
– Орут, – испуганно сказала Наташка. – Про мать Семирамиду, вроде. Плохо слышно.
– И правда, чего-то… Так, девки, – старуха грузно ворохнулась рядом. – Где мой халатик-то? А, вот он. Маруська, подай. Так, я пойду гляну, что там и как, а вы тут сидите и – смотрите мне! Со станка не слезайте, а то пол каменный, стылый. Еще придатки застудите. И богиню не щекотить, ясно вам, оторвы? А то потом спрошу у нее – и если чо, так вас обеих выпорю, ясно?
В голосе старухи звякало беспокойство. Сквозь ее удаляющееся ворчание и тяжелое шлепанье шагов Мурка тоже разобрала какие-то невнятные вопли где-то далеко наверху. Что-то про гадюк и гадин. Мурка снова покрутила запястьями – вроде эти мягкие веревки чуть ослабли. Хоть бы губы расклеить – с девчонками заговорить, уболтать их…
