У Семена Скляренко поднесенное Ольге золотое блюдо высокой оценки не получило:
«– Вот мне еще блюдо дали, – произнесла княгиня.
Воротислав подошел, взял блюдо, взвесил его на руке, попробовал на зуб.
– Что же, – сказал он, – наши киевские кузнецы не хуже сделают, а золото это нечистое, есть в нем медь, сиречь – ржа».
При том что во время приема в Магнавре поднесение русских даров описано так:
«А купцы уже принесли на вытянутых руках и положили перед самым престолом императора, неведомо когда успевшего опуститься на помост, окованные золотом, выложенные жемчугом, украшенные эмалью и самоцветами, излучавшими огни, меч, шлем, золотой щит – изделия золотых дел мастеров из Киева и Родни».
Описания эти лежат в русле авторской концепции взаимоотношений Руси и Византии: русские люди лучше греков, и все на Руси лучше, в том числе и ювелирное производство. Я полагаю, корень этого убеждения лежит в первую очередь в области идеологии, а уже потом – в плохом знании матчасти, но матчасть, увы, этого решительно не подтверждает. Древнерусское ювелирное дело достигло расцвета пару веков спустя, впитав ювелирные техники этой самой Византии. Во времена Ольги собственное ювелирное производство восточных славян находилось на откровенно низком уровне. Изделия его, свободные от иностранных влияний – самые примитивные перстни, браслеты, височные кольца из серебра, обычно низкопробного, меди или бронзы. Самый распространенный их тип – перстнеобразный – представляет собой всего лишь кусок проволоки, согнутой в кольцо. Вставок не делалось, украшались изделия простой чеканкой. Даже техника зерни, принесенная выходцами с Дуная (куда она попала из той же Византии) в языческие времена на Руси прижилась мало, а частично и деградировала: стали делать подражания зерненым украшениями, просто отливая так называемую «ложную зернь» по оттиску изделий с настоящей зернью. Я не думаю, что нам стоит сильно сокрушаться по этому поводу. Ни один народ не сошел с неба, владея всеми искусствами, все народы так или иначе учились друг у друга: римляне – у греков, греки – у египтян. Историческая заслуга Ольги не в том, что ее страна изначально якобы была лучше Византии, а в том, что она правильно определила державную политику: учиться, учиться и еще раз учиться… К тому же и собственных месторождений драгоценных металлов на Руси тогда не было, все ее серебро было арабским, получаемым в виде монет, золото тоже завозилось с Востока и из Византии, но уже в гораздо меньшем количестве. Вспомним псковские камерные погребения: там лежат очень богатые люди, представители самого высшего слоя общества, статуса, близкого (или даже равного) княжескому, но ритуальная посуда для пира, которую они взяли с собой на тот свет – деревянное блюдо, деревянное ведерко с железной оковкой, деревянные чаши с оковкой серебром по верхнему краю. Увы, пока не более того. Даже знаменитые турьи рога в узорной серебряной оковке были изготовлены, вероятно, позже визита Ольги в Царьград и по византийским образцам.
Итак, привезти в Царьград драгоценное блюдо, сделанное в Киеве, Ольга не могла: их там не делали. Она могла купить или заказать такое блюдо уже во время пребывания в Царьграде: время «походить по лавкам» у нее было. А могла и передать в Святую Софию то самое блюдо, которое получила от Константина. Краткие описания того и другого совпадают: «золотое блюдо с дорогими камнями» – в протоколе, и «блюдо великое злато… Во блюде же камень драгий» – у архиепископа Антония. Только у него указан жемчуг, украшавший, надо понимать, верхнюю кромку блюда, но Константин мог просто не посчитать нужным сделать такое детальное описание. А возможно, жемчуг был добавлен по приказу Ольги. Тогда жест получился бы еще красивее: подарить вещь более дорогую, чем была полученная. Очень в средневековом духе. Не исключал такой возможности и видный исследователь Ф. И. Успенский: «Княгиня Ольга получила в подарок… золотое блюдо, может быть, то самое, которое видел в храме св. Софии архиепископ Антоний», – пишет он в книге «История Византийской империи»
[78]. Эту же точку зрения разделяет и А.Н. Сахаров: «Можно с известной долей вероятности предположить, что именно преподнесенное Ольге императором драгоценное блюдо она и подарила в ризницу храма св. Софии…»
[79].
Во всяком случае, на Руси нет следов полученного от Константина блюда. В ранних житиях есть указание на то, что Ольга получила от патриарха крест, который «и доныне стоит в алтаре Святой Софии (Киевской – Е.Д.) на левой стороне». О блюде ничего нет, хотя такой дар, конечно, имело бы смысл поднести если не чужому, то своему храму. Правда, сделать это могли бы только ее потомки.
С формальной точки зрения Ольгу было бы не в чем упрекнуть: это жест благочестия. Но подтекст у него вызывающий: не надо нам ваших подачек. Крещение Ольги было палкой о двух концах: с одной стороны, оно ввело ее, и через нее отчасти Русь, в семью христианских народов, но с другой стороны, у этой семьи имелся глава, которого теперь приходилось слушаться. После крещения Ольги, которая, разумеется, имела в виду в будущем привести к новой вере и всю Русь, у Константина в руках оказалось мощное средство духовного воздействия – церковь. Но рассмотрение всего круга связанных с этим вопросом целесообразнее вынести в особый раздел. Там мы рассмотрим еще доказательство недовольства ее визитом в Царьград и те способы, каким она надумала поправить дело.
Часть шестая
И учашет его мати креститися…
Мы приступаем к разделу, в котором рассмотрим вопросы церковного строительства в политике Ольги (под церковью мы понимаем Церковь, то есть не здания с куполами, а церковь как организацию). Эта часть Ольгиной биографии в русле Большого Мифа выглядит весьма оригинально: если ранее Миф изо всех сил пытался дополнить реальную ее историю, вписывая туда события, которых на самом деле не было – то древлянские казни, то брачные посягательства, – в теме организации христианской церкви на Руси Миф, наоборот, урезал действительность, выкинул оттуда реальные факты. И продолжает делать это до сих пор. Уже после того как реальные факты, не попавшие в летописи, стали известны, современный Миф, живой и цветущий, продолжает с ними бороться.
Итак, приняв крещение, Ольга возвращается домой. Уж верно, она не могла не волноваться о том, как ее встретит родная земля. Еще в Царьграде, беседуя с патриархом, она ясно выражает опасения: «Людие мои погани (язычники – Е.Д.) и сын мой; да бы мя Бог соблюл от всякого зла». Но эти ее опасения не оправдываются: во всей дальнейшей истории, ни в одном ее варианте – ни в летописи, ни в житиях, ни в каких-либо сказаниях, ни даже в современной литературе нет никаких упоминаний о том, чтобы Ольга претерпевала какие-то гонения либо осуждение за свою новую веру. Ранние жития приписывают ей «сокрушение кумиров», то есть разрушение языческих святилищ, но и это проходило для нее совершенно безнаказанно. По смерти ее «и плакася по ней сын ея и внуки ея и людие вси плачем великим» – она сохранила любовь и родных, и подданных, несмотря на перемену веры. В ПВЛ добавлено: «Святослав же притом гневался на мать», но никаких реальных проявлений или последствий этого «гнева» в описанных событиях не видно. Зато при описании ее смерти в точности повторяется фраза о «плаче великом», которым плакался по ней в том числе и сын. Так что по сказанию, вошедшему в летопись, никаких дурных последствий для Ольги крещение не принесло.
