Были и другие способы. Существовала одна небольшая ячейка подпольщиков, собиравшаяся у костела Всех святых, участок которого окаймлял границы гетто. Граница следовала изгибам и поворотам Тварды, и костел тоже имел двери, открывающиеся в обе стороны. Доктор Людвик Хирцфельд втайне работал здесь вместе со связными Алы, пронося медикаменты по тоннелям, вырытым в криптах и подвалах церкви. Сама Ирена тоже просачивалась на собрания подпольной прессы, проходившие в сарае для садовых инструментов у старого дома приходского священника. Здесь ее друг, адвокат Йозеф Зисман, предложил еще один способ, каким могла бы пользоваться Ирена для спасения детей. Тихим голосом он рассказал, как младший священник, отец Чарнецкий, оказался вместе с ними в этой ячейке. Старший же священник, отец Марчелий Годлевский, говорил он, был уже готов достать новые свидетельства о рождении150. Любой ребенок с «нормальным» внешним видом, если достаточно хорошо сможет выучить молитвы и бесстрашно притворяться, сумеет попросту выйти на «арийскую» сторону через парадную дверь костела.
Месяцами Ала была на передовой, помогая Ирене и ее сотрудникам переправлять детей на «арийскую» сторону. Как старшая медсестра госпиталей в гетто и связующее звено между юденратом и Еврейским обществом охраны здоровья, Ала все еще имела пропуск в гетто151. Месяцами она пользовалась им, чтобы выводить детей из квартала, доставляя их в заботливые руки еще одной заговорщицы, социального работника Розы Завадской152. Находившейся на попечении Алы маленькой Далии исполнилось уже три года, и Ала обещала ей, что она будет в безопасности, когда передавала ее в руки Ирены и ее друзей. Но родной дочери Алы, Рами, было уже шесть, и она не могла так просто расстаться со своей малышкой. Поэтому Ала выжидала, но в конце концов ей пришлось принять мучительное решение, потому что больше ждать было уже нельзя.
Весной 1942 года Ала, наблюдая, как вокруг них постепенно затягивается удавка гетто, беспокоилась, долго ли еще будут действовать пропуска. В гетто ходили слухи о грядущих депортациях. Ирена просила Алу действовать быстро, чтобы спасти ее и Рами. Я найду безопасное место вам обеим, не волнуйся. Но Ала лишь грустно качала головой. Она не уйдет, но по крайней мере уже была согласна расстаться с дочерью. Как-то – это был 1942 год, но Рами не помнит ни месяц, ни через какие именно ворота они выходили – Ала взяла ее с собой, чтобы навестить Розу. Вместе они выходили уже не первый раз, и поэтому поначалу в этом не было ничего необычного. Ала и Роза долго негромко разговаривали, а затем, когда пришло время уходить, ее мать нежно поцеловала дочь и закрыла за ней дверь. «Однажды она оставила меня с Розой, – говорит Рами153. – После этого она еще раз навестила меня, и больше я ее никогда не видела».
Сначала Ирена переправляла дочку Алы из одного приюта в другой, но с ней все оказалось непросто. Выглядела она не так, какими немцы привыкли видеть польских девочек. Но наконец Роза и Ирена нашли для ребенка достойную польскую семью аристократов и участников Сопротивления, Ядвиги и Януша Стжалецких, у которых была и своя дочь Элжбета. Но Рами хотела к матери.
Счет спасенных детей шел уже на сотни, и вытаскивать их из гетто было не самой сложной частью операции. Но размещая их на «арийской» стороне, Ирена вскоре столкнулось с трудностями технического характера. И у нее не было вариантов их разрешения. Она нуждалась в помощи Яна Добрачинского.
Она и Ян не были политическими союзниками, и Ирена еще не забыла их яростный спор о судьбе тех тридцати двух уличных детей. Но на данный момент среди заговорщиков насчитывалось уже не меньше двадцати пяти человек на «арийской» стороне и как минимум столько же внутри гетто. Десять из ее польских соратников – включая четырех бывших с ней с самого начала – активно выносили детей из гетто вместе с Алой, Хеленой, Изой и некоторыми девушками-еврейками из молодежного кружка Алы. Справиться со все бо́льшим числом детей было трудно без кого-то уровнем выше, кто мог бы помогать с размещением детей и подготовкой документов. Яга была уверена, что на этот раз Ян их не подведет. И Ирена наконец решилась посвятить его в свои дела.
Ирена собрала женщин из отделения Яна, и они во главе с Иреной и Ягой направились к нему в кабинет154. «Однажды ко мне пришли несколько моих сотрудниц, а именно социальные работники из отдела, по поводу этого вопроса, – объяснял Ян. – Вся эта группа… какое-то время по собственной инициативе проводила операции по спасению еврейских детей из гетто и помещению их в соответствующие учреждения отдела на основании сфабрикованных записей и интервью, договорившись с главами различных центров155. На данный момент, однако, их возможности были исчерпаны».
И Ян помог им. К весне 1942 года отказ помогать Сопротивлению сам по себе стал не меньшей опасностью. Некоторые из тех, кто сотрудничал с немцами, уже понесли заслуженное наказание по решению тайных польских судов, выносивших им смертные приговоры. Однако Ян согласился по другой причине. Он уже состоял в Сопротивлении со стороны правых сил, и никто не сомневался в его патриотизме. Ян согласился, потому что к этому побуждали его вера и совесть. Он помнил детей, которых пришлось вернуть в гетто, и не испытывал от этого никакой радости.
В последующие годы Ян открыто признавал, что степень его участия в тайной сети не шла ни в какое сравнение с теми рисками, которые брали на себя Ирена и ее друзья. Он лишь делал то, что она просила. «[Но] не я искал этих детей156. Не я переправлял их. Не я готовил для них фальшивые документы», – признавал Ян. Как объясняла Ирена, что Ян мог прежде всего сделать, так это воспользоваться своими контактами, договариваться о передаче еврейских «сирот» с монахинями в детском доме отца Бодуэна и в учреждениях по всей Польше. На это он согласился. «Очень быстро», по словам Ирены, Ян принялся за дело, работая со своими контактами в Сопротивлении в поисках надежных партнеров. «Ян Добрачинский пришел к соглашению с подпольем, – объяснила она, – по вопросу направления еврейских детей в соответствующие центры». Наряду с монахинями Ян заключил еще одно постоянное соглашение. Всякий раз, когда Ирене нужно было втайне переправить еврейского ребенка, Ян станет лично подписывать запрос. «Обычно, – объясняла Яга, – управляющий отделом такие бумаги не подписывает157. Подпись Яна была кодом [сигналом], что мы имеем дело с ребенком, как мы говорили тогда, требующим особых заботы и внимания». С тех пор Ала почти постоянно находилась в контакте с Яном Добрачинским в качестве связного Ирены в гетто158. Именно она в основном занималась переговорами с католическими благотворительными учреждениями, когда необходимо было спасти очередного ребенка159.
К кому в конце концов попадет Бета Коппель, никто точно не знал, но успешные операции вроде этой многое значили для Ирены. Сейчас ребенок на какое-то время останется в доме Станиславы Буссольд, которая придумает, как объяснить любопытным соседям-фольксдойчам, как так случилось, что у женщины далеко за пятьдесят внезапно появился кричащий шестимесячный младенец160. Вскоре, если дела пойдут нормально, Бета отправится из «комнаты экстренной помощи» в постоянное убежище. После этого только Ирена будет знать о ее местонахождении и что ее настоящими родителями были Хеня и Йосель Коппель. Цепочка этого знания была столь же хрупкой, как жизнь самой Ирены или те листки оберточной бумаги, на которых эта правда была записана, но все это было для безопасности самой Беты. Ирена добавила в список детей еще одно имя. «На этих листках, – объясняла Ирена в типичной для нее деловой манере, – мы фиксировали настоящие имена и фамилии детей… на основании их свидетельств о рождении и текущего места проживания161. Эти данные были необходимы для обеспечения детей деньгами, одеждой и лекарствами, а также для того… чтобы мы могли найти их впоследствии». На том листке бумаги рядом с записью «Элжбета Коппель» значилось ее новое имя – Стефания Румковски.
