В устроенном на площади лазарете Ала приказывала «больным» лечь в постель. Медсестры вокруг Йонаса суетились, накладывая свежие бинты. Все это походило на сон. Может быть, он уже умер? Но тут на пороге появился немецкий солдат, и Йонас понял, что он по-прежнему находится в гетто. Пока немец не ушел, Йонас лежал тихо, съежившись под одеялом. Наконец раздался сигнал, что все чисто. Двери временной клиники закрылись. Затем подъехали машины «Скорой помощи», чтобы забрать их в стационарную больницу.
Но это было еще не все. Гарантий безопасности в клинике – особенно в клинике – не было никаких. У двери хладнокровные немцы и их безжалостные подручные-украинцы придирчиво проверяли пациентов. Человек, лежащий рядом с Йонасом, выглядел, по их мнению, недостаточно больным. На таких, как он, сразу обрушивался приклад винтовки, и Йонас слышал страшные крики, когда человека поволокли к погрузочной платформе. Ала и Нахум в ужасе наблюдали за этим. Она приказала своим медсестрам сделать все, но не допустить, чтобы они потеряли хотя бы еще одного человека. Мы сломаем им ноги, если они будут выглядеть здоровыми. Объясните им это. Все ради того, чтобы убедить немцев168. В клинике раздавались и непритворные крики боли, но Ала не могла потратить несколько последних драгоценных доз успокоительного. Оно было нужно для детей. На ее тонкой фигуре развевался довольно просторный белый халат, и не единожды Ала делала что-то смелое и отчаянное. Именно для таких случаев она приберегала успокоительное. Шумным и напуганным детям, не способным симулировать болезнь, помогали заснуть, чтобы спасти их, поскольку охрана с малышами обращалась особенно жестоко169. Детей бросали на землю, схватив за пятки, били о стены вагонов, пока у них не разбивались головы, а матери в это время бились в истерике. Поэтому Ала, сунув самых маленьких под халат, проходила мимо часовых с детьми под мышкой, чтобы спрятать их в машинах «Скорой помощи». Она и Ремба отвлекали водителей, а Ала укладывала младенцев внутрь170. Ей всего лишь нужно было доставить их Ирене.
Безумная уловка Алы и Нахума действовала в течение нескольких недель. Ирена приходила к Але каждый день, спрашивая, чем она может помочь. Теперь на погрузочной платформе матери без раздумий доверяли своих детей Але, которую все звали не иначе как «добрая фея». Ала и Нахум работали на платформе по шестнадцать часов в день. Они неотлучно были здесь, постоянно находились в движении. Это означало, что они стали одними из последних невольных свидетелей трагедии в гетто, случившейся днем 6 ноября. В то утро в качестве прелюдии к полной ликвидации «маленького гетто» эсэсовцы пришли за детьми в приют доктора Корчака171. Среди почти двухсот его подопечных были и те тридцать два еврейских ребенка, которых Ян Добрачинский вернул в гетто через брешь в стене меньше года назад. Об этих мальчиках и девочках Ирена всегда думала как о своих.
Слухи о том, что приют доктора Корчака будет ликвидирован, разнеслись по гетто с девяти утра. Ирена обычно приходила в приют днем, когда ее работа была закончена и начиналась погрузка на Умшлагплац. В тот день, когда это случилось, она пришла гораздо раньше обычного172. Ирену в приюте все знали, и она была одним из любимых детьми гостей на их любительских театральных постановках. Дети визжали от удовольствия при виде ее маленьких подарков и комичных выходок, и она всегда останавливалась, чтобы уделить минутку «своим». Когда Ирена услышала, что детей собираются отправить в лагерь, она устремилась к улице Сиенны, надеясь успеть застать там старого доктора, чтобы предупредить его об этом или помочь173.
Но в приюте уже раздавали приказы эсэсовцы. «Детей должны были забрать одних», – вспоминал один из свидетелей, и доктору Корчаку дали пятнадцать минут на их сборы174. Но он упорно отказывался уходить. «Вы же не бросите больных детей ночью, – упрямо твердил он дрожащим от волнения и ярости голосом, – вы же не оставите детей одних в такое время»175. Возглавляющий группу офицер СС рассмеялся и сказал профессору, что, раз уж он так хочет, пусть отправляется вместе с детьми, и с добродушным видом попросил держащего скрипку двенадцатилетнего мальчугана сыграть по пути что-нибудь веселое. Так дети и отправились из приюта, напевая песни176.
Путь к платформе через гетто с юга на север был нелегким, для детей он мог занять не меньше трех-четырех часов177. Ирена первая увидела их выходящими из-за угла Железной и поворачивающими на улицу Лешно. День был изнурительно жарким, «безумно душным», говорила она потом, и детям периодически нужно было останавливаться и отдыхать, но, повернув за угол, они продолжили уверенно маршировать178. Ирена тут же поняла, что доктор скрыл от детей всю грозящую им опасность. Встревоженные горожане держались подальше от перекрытых улиц, и Ирена вспоминала впоследствии, что прохожих были единицы. Те, кто отважился выходить на улицу, старались идти быстро, пригнув голову и не попадаться немцам на глаза. Но множество людей в тот день, включая Йонаса Туркова, смотрели из окон или из-за стен домов в изумленном молчании на доктора и его детей, идущих из гетто к платформе179. Лицо доктора Корчака выглядело застывшей маской напряженного самоконтроля, Ирена знала, что он очень болен и как тяжело это ему дается. Но в то утро спина доктора была прямой, и он нес на руках одного из уставших малышей. Может, я сплю? – крутилась мысль в голове у Ирены. – Возможно ли такое? В чем вообще могут быть виновны эти дети?180 На углу пустынной улицы она встретилась взглядом с доктором. Он не остановился поздороваться с ней, не улыбнулся и не сказал ни слова. Доктор просто продолжал идти. Дети дисциплинированно вышагивали рядами по четыре человека, наряженные в свои лучшие, праздничные одежды. И тут Ирена заметила, что несли самые маленькие.
В руках они стискивали кукол, которых сделал для них доктор Витвицкий181. Ирена сама проносила их через блокпосты. Она раздавала их в молодежных центрах, и когда детям позволили взять с собой в дорогу всего по одной вещи, они выбрали их. «Сжимая в маленьких ручках этих кукол, прижимая их к сердцу, они шли в свою последнюю прогулку», – говорила Ирена182. Она знала то, чего не могли знать они. Что они отправляются на погрузочную площадку и далее на казнь.
На Умшлагплац охранники уже загоняли депортируемых кнутами и прикладами винтовок по сто – сто пятьдесят человек на огороженную территорию183. Немецкие полицейские, их украинские и еврейские подручные возвышались над головами детей, угрожающе выкрикивали приказы. Здесь, на самом солнцепеке, после хаоса и избиений, дети вместе с доктором Корчаком ждали вечерней погрузки в вагоны184. Пойдет ли Ирена вместе с ними хотя бы до границы площади? Если бы она это сделала, то смогла бы увидеть Алу и Нахума.
Нахум и Ала увидели детей в последний момент, когда погрузка уже началась. Нахум в ужасе побежал к доктору, пытаясь его остановить. По словам свидетелей, Нахум Ремба был одним из последних, кому удалось поговорить с доктором Корчаком и Стефанией перед отправкой. На этот раз обычное спокойствие изменило ему, он был в отчаянии. Он умолял старого доктора пойти вместе с ним и поговорить с немцами. Мы можем уговорить юденрат отложить отъезд, доктор. Пожалуйста, пойдемте со мной. Мы остановим это безумие. Но доктор Корчак лишь грустно качал головой: Я не могу оставить детей185. Он знал, что, как только отвернется, немцы загонят детей в ожидающие их вагоны и ему никогда не позволят присоединиться к ним.
