Отчаявшись дождаться Микелину той ночью, семья ютилась в своем убежище, строя экстренные планы. Дядя Яцек говорил, что они должны покинуть гетто, присоединиться к партизанам и сражаться за прекращение этого безумия. Одна из тетушек Катажины говорила, что продолжит cкрываться вместе с детьми. Дядя Яцек так никогда и не вернется из леса, и близким Катажины придется выживать поодиночке в течение нескольких месяцев, пока их не поймают. Но Катажины с ними уже не было. Ее спасение пришло оттуда, откуда не ждали, а все благодаря старой подруге матери.
До войны Ванда Голдман преподавала латынь, и одной из ее студенток была девушка из рабочей семьи в городке Лодзь по имени Ядвига Салек. Ванда и Ядвига, учительница и ученица, вскоре стали подругами, а затем жизнь развела их, разбросала. Ядвига переехала в Варшаву, где в 1930-х годах стала учителем в школе-интернате доктора Корчака в Жолибоже на северной окраине города. Она влилась в польское социалистическое движение и в конце концов стала городским социальным работником в отделении, подбиравшем приемные семьи для сирот. В 1942 году ей был тридцать один год, фамилия ее после замужества стала Денека, и она была одной из первых соратниц Ирены Сендлер. Именно Ядвига, Ала и Ирена спасут Катажину.
Весь август Ирена и Ала в страшной спешке выносили детей из гетто. Именно в следующие полгода, с августа 1942-го по январь 1943-го, было спасено большинство из вынесенных ими детей. «Мы наблюдали ужасные сцены, – вспоминала о том времени Ирена204. – «Отцы соглашались, но матери чаще всего нет. Иногда нам приходилось покидать эти несчастные семьи без детей, а вернувшись на следующий день, обнаруживать, что всех отправили на железнодорожную станцию Умшлагплац для транспортировки в лагерь смерти». Эти сцены повторялись вновь и вновь в ночных кошмарах Ирены. Они будут преследовать ее всю оставшуюся жизнь. Выжившие в те годы в Варшаве – особенно выжившие в гетто – тоже говорят о постоянно преследующих их призраках прошлого. Единственным плюсом во всем этом было то, что немцы, занятые отправкой в лагеря сотен человек со станции, о гетто на время забыли. Друзья воспользовались этим, чтобы вывести из него как можно больше детей.
Одним из спасенных тогда детей была Катажина. Сегодня она журналистка на пенсии, живущая в Варшаве, и до сих пор не может сказать, случайно ли Ядвига Денека узнала дочь своей подруги или же она пришла в гетто специально ради нее. Как и у Ирены, у Ядвиги был «эпидемический» пропуск для беспрепятственного входа и выхода из гетто, и она пользовалась этим для спасения детей. Может быть, Ала и Нахум узнали о ребенке на Умшлагплац от Микелины и связались с Иреной и Ядвигой? Сегодня Катажина помнит только то, что в один из дней, с 20 по 25 августа, когда нацисты были заняты ликвидацией евреев в Отвоцке, в депортациях наступило краткое затишье, Ала вывезла ее на «арийскую» сторону в машине «Скорой помощи»205. За воротами ждала Ядвига. Катажина поднялась вместе с подругой своей матери по лестнице в небольшую квартирку на улице Обозова, 76, в районе Коло, где у Ядвиги и ее брата Тадеуша находилась «комната экстренной помощи» для детей Ирены. «Я покинула гетто очень жарким летом», – рассказывает Катажина (1942 год)206. «Из той квартиры в районе Коло я помню только зреющие за окошком крупные помидоры. Я заметила их потому, что в гетто ты, как правило, не обращаешь внимания на то, зима за окном или лето».
Такие «комнаты экстренной помощи» – «центры защитной готовности» – были столпами в системе спасения еврейских детей, и таких центров по всему городу было не меньше десятка207. В квартире Ядвиги периодически всю войну прятались две еврейские семьи с маленькими детьми, и люди сновали там постоянно208. Еще одна семья жила у Ирены. Яга Пиотровская вместе с мужем спрятали в своей квартире во время оккупации в общей сложности больше пятидесяти человек. Дети прятались у старых друзей Ирены Станислава Папузинского с Зофьей Ведрыховской, у Марии Палестер и Марии Кукульской. Они оставались у активистки Изабелы Кучовской, заведующей приютом Владиславы Мариновской и Станиславы Буссольд. Были и другие люди. Все они брали спасенных из гетто еврейских детей к себе домой и ухаживали за ними первые часы и дни, пока не находили новые семьи и новые документы. Некоторые прятали детей годами, а после войны становились для них приемными родителями.
Тогда, в 1942 году, благодаря Яну Добрачинскому и его кодовым подписям на бумагах для передачи, детей посылали в монастырские убежища, как только находили им новые «польские» документы. Десятки детей нашли пристанище в детском доме отца Бодуэна; еще больше прошло через приют и попало к приемным семьям с помощью Владиславы Мариновской и Яги Пиотровской. Некоторых разместили в религиозных семьях в Отвоцке, и больше тридцати детей спрятали в приюте при женском монастыре в селе Турковице. Местный инспектор знал о них, но согласился закрыть глаза при условии, что у детей будут пусть фальшивые, но убедительные польские документы209.
Когда Катажина получила новые бумаги, она стала Иреной Дабровской, дочерью неизвестной полячки Анны Гаски, и в свидетельстве о рождении ей было на год больше210. Все это она должна была выучить наизусть. Малейшее отклонение – все, что могло выдать еврейку, – стало бы роковым. К счастью, Катажина с детства учила польский язык, в противном случае спасти ее было бы гораздо труднее. Почти все дети, которых тогда в конце лета и начале осени вытащила ячейка Ирены, происходили из ополячившихся еврейских семей, и если они не были совсем уж маленькими, то чаще всего неплохо говорили по-польски.
Дальнейший путь Катажины был стандартным. Она отправилась в детский дом отца Бодуэна как ребенок, требующий «особого ухода», после чего монахини передали ее сестрам монастыря в селе Турковице. Прежде всего в «комнате экстренной помощи», а затем и в монастырском приюте, светловолосые женщины обучали ее всем необходимым обрядам и молитвам, которые полагалось знать молодой католичке. В монастыре каждое утро, осветляя ее темные волосы, монахини туго перевязывали их белыми лентами, вновь и вновь требуя повторять катехизис. Для ребенка запомнить все это не составляло труда; сложнее было забыть. Забыть все, что она видела в гетто; забыть свою семью, опыт и язык. Любой из спасенных еврейских детей не должен был ничем выдать свою подлинную личность, ведь повсюду их поджидала угроза. Но еще чаще она исходила от невинной болтовни других детей.
Часто спасенных из гетто детей крестили, и они «становились» католиками. Благодаря этому обряду за ними закреплялся целый набор подлинных церковных записей и документов, которые уже не нужно было подделывать. Иной раз, впрочем, родители отрицательно качали головами, когда Ирена говорила им, что крещение поможет спасти и поможет спрятать детей. Для таких родителей переход в другую веру был непреодолимым препятствием. Еврейский закон в этом смысле выражается абсолютно ясно, говорили ей ортодоксальные отцы. Мы не можем изгнать детей из еврейского народа только ради того, чтобы им удалось выжить сейчас. Еврейская община в гетто активно обсуждала этот вопрос, обращаясь за советом к раввинам. Мы не должны уступать духовному уничтожению наших детей, – говорили евреи друг другу211. – Что с того, что мы спасем несколько сотен детей, если больше 300 000 варшавских евреев уже уничтожено? Пусть они погибнут или выживут вместе со всей общиной. Других родителей проблема веры не волновала. Спасите моего ребенка, – говорили Ирене эти люди. – Сделайте то, что должны, чтобы спасти жизнь моей дочери. Внутри еврейского сообщества нарастал раскол, и Ирена с ее сетью оказалась в центре спора. Многое здесь зависело от личного доверия. Отчасти в этом крылась причина того, почему многие из тех, кого спасла Ирена, были сиротами, детьми старых друзей или происходили из ассимилированных еврейских семей.
