Сегодня «радикальная» повестка Польской социалистической партии выглядит довольно скромно. Станислав Кшижановский верил в демократию, равные права для всех, в общедоступные медицинские услуги, восьмичасовой рабочий день и запрет вредной и устаревшей традиции использования детского труда. Но в конце XIX – начале XX века, особенно в странах с феодальным, имперским наследием, подобные политические устремления расценивались как возмутительные и бунтарские. Студента-медика Станислава за активное участие в студенческих забастовках и протестах с требованиями революционных перемен исключили сначала из Варшавского университета, а затем и Краковского. Он всегда настаивал на том, что если в окружающем мире что-то не так, то следует встать и заявить об этом. «Протяни руку утопающему» – таково было его кредо и одно из любимых выражений6.
Станиславу повезло, в Харькове дела пошли по-другому. Харьковский университет был подлинным очагом радикальной социалистической мысли, и именно его в конце концов окончил доктор Кшижановский. В Харькове, кроме того, образовался один из интеллектуальных и культурных еврейских центров Восточной Европы, так что отцу Ирены не пришлось наблюдать здесь агрессивного антисемитизма, процветавшего в то время в Польше. Люди были просто людьми. У семьи Кшижановских, как и у семьи матери Ирены, Гшибовских, были кое-какие корни на Украине. Для того чтобы стать хорошим поляком, не нужно было родиться в каком-то строго определенном месте; доктор Кшижановский так это видел.
После того как Станислав окончил университет и они с Яниной поженились, пара вернулась в Варшаву и так бы там и осталась, если бы, к несчастью, двухлетняя Ирена не подхватила в 1912 году коклюш. Доктор Кшижановский с болью смотрел на то, как тяжело дышит его кроха, как ее маленькие ребра с трудом поднимаются и опускаются. Он понимал, что, если ничего не предпринять, ребенок скоро умрет. Родители приняли решение увезти Ирену из грязного, перенаселенного города в деревню, где чистый сельский воздух помог бы ей побороть болезнь. Выбор, вполне очевидно, пал на Отвоцк. Здесь Станислав родился, здесь его сестра и шурин имели небольшое дело. К тому же Отвоцк славился своим здоровым климатом и был полон возможностей для энергичного молодого врача. Семья переехала в тот же год. Доктор Кшижановский с помощью своего шурина Яна Карбовского, имевшего здесь недвижимость, открыл в Отвоцке частную медицинскую практику, специализируясь на лечении туберкулеза, и стал ждать первых пациентов7.
Богатые соседи и известные люди к нему на прием не спешили, зато от крестьян и скудного достатка евреев отбоя не было. В то время многие польские врачи лечить бедных евреев вообще отказывались, да те зачастую и не могли себе этого позволить. Доктор Кшижановский был другим. Он хотел быть другим. Он хотел заботиться обо всех. Он был приветлив с каждым, встречая любого пациента веселой улыбкой и не заботясь о деньгах8. Поскольку евреи составляли почти половину местного населения, работы ему хватало9. Вскоре весь Отвоцк наперебой заговорил, какой доктор Кшижановский хороший человек, и множество евреев, богатых и бедных, потянулось, чтобы увидеть его за работой.
Несмотря на то что доктор Кшижановский был прежде всего врачом, жившим за счет своей практики, а многие из его пациентов были людьми небогатыми – ведь бедных, нуждающихся в помощи щедрого человека, всегда будет больше, чем обеспеченных, – он никогда не жаловался на судьбу.
Его дом был открыт для всех, Янина тоже была приветливой и общительной женщиной. Они были рады, когда их маленькая дочь завела немало друзей среди еврейских детей. К моменту, когда ей исполнилось шесть лет, Ирена уже вовсю лопотала на идише и точно знала, какие овраги за санаторием лучше всего подходят для игры в прятки и от каких стен лучше всего отскакивает мяч. Она привыкла к диковинному облику еврейских матерей в их ярких платках и знала, что аромат свежего хлеба с тмином означает, если детям повезет, что будет нечто очень-очень вкусное10. «Я росла рядом с этими людьми, – вспоминала Ирена, – их традиции и культура нисколько не были мне чужды»11.
Когда Ирене исполнилось лет пять или шесть, она встретила еврейского мальчика, которого звали Адам Цельникер. Сейчас никто уже и не скажет, какой была их первая встреча. Она случилась так давно, что даже если кто что-то и вспомнит, то скорее выдаст желаемое за действительное. Быть может, Адам был мечтательным, с головой погруженным в книги. Определенно можно сказать, что и в дальнейшем он остался таким же. У него были курчавые рыжевато-русые волосы и смуглая кожа, а выдающийся, по-своему элегантный нос был именно той формы, благодаря которой безошибочно узнают еврея. Скорее всего, Адам стал одним из первых товарищей Ирены по играм, хотя, в отличие от многих соседей, его семья была очень богата и прекрасно говорила по-польски. Мать Адама звали Леокадией, у него было множество тетушек, дядь и кузенов с именами вроде Якоб и Йозеф. Семья Адама не жила в Отвоцке круглый год. Цельникеры владели недвижимостью и разным мелким бизнесом по всей Варшаве, а с Иреной Адам виделся лишь иногда, когда наступало беззаботное лето.
Самые ранние воспоминания Ирены о проведенном в Отвоцке детстве были волшебными, и отец тогда в ней души не чаял. У отца были смешные усы с приподнятыми на манер велосипедного руля кончиками, и когда он улыбался, они изгибались еще выше. Он не жалел для единственной дочери ласки, любви и внимания. Тетки звали его Стасиу, и когда он особенно крепко обнимал и целовал Ирену, они повторяли ему: «Не испорти ее, Стасиу. Кто из нее тогда вырастет?»12. А тот знай подмигивал, обнимал дочурку еще крепче и отвечал: «Мы не знаем, как сложится ее судьба. Может быть, мои объятия будут лучшим из ее воспоминаний». И оказался прав.
Ирена знала, что другим детям повезло меньше и они жили не в просторном деревянном доме у богатого дядюшки. Дом и правда был большим, квадратной формы, под номером 21 по улице Костюшко, с двадцатью комнатами и стеклянным, сверкавшим на солнце солярием13. Так как многие пациенты доктора Кшижановского происходили из самых низов, Ирена во время его обходов или когда люди сами приходили в клинику, широко раскрытыми глазами ребенка видела без прикрас бедность и тяготы чужой жизни. Более того, общаясь с другими людьми из деревни, она постепенно начала понимать, что не все поляки были такими, как ее отец. В Отвоцке Ирена познакомилась с еврейской культурой. Со временем ей было суждено разделить с евреями не только их культуру, но и их беды14.
В 1916 году, когда Ирене было шесть лет, в Отвоцке вспыхнула эпидемия брюшного тифа, и как говорил доктор Кшижановский, он не мог отказать в помощи только потому, что оказывать ее было опасно. Богатые соседи предпочитали держаться подальше от мест многолюдных, лишенных элементарной гигиены, где вовсю свирепствовала инфекция. Особенно страдали в домах, где не хватало чистой питьевой воды и мыла, их обитатели для болезни были особенно уязвимы, она развивалась быстро, протекала тяжело, унося одного за другим прежних друзей Ирены из бедных семей. Но невзирая на все это, Станислав Кшижановский продолжал исполнять свой долг и заботиться о каждом больном.
Поздней осенью или в начале зимы 1916–1917 годов доктор однажды ощутил озноб и дрожь – верные признаки подступающей лихорадки. Вскоре Станислав уже днями напролет лежал в горячке, шепча в бреду что-то бессвязное. Вокруг него постоянно суетились тетушки. Девочке строго-настрого запретили подходить к комнате с больным, и она не могла видеть отца. Все вокруг нужно было дезинфицировать. Ирена вместе с матерью должна была остаться у родственников. Пока отец не поправится, не могло быть больше никаких объятий и поцелуев, грозивших испортить Ирену. Риск заразить ребенка был слишком велик.
