Риск возрастал с каждым днем. Рано или поздно все могло закончиться катастрофой. Ирена знала это, как знали это и другие женщины. Яга Пиотровская, впрочем, все равно оставалась столь же бесстрашной, как и раньше. Они с мужем жили на Лекарской улице, и их дом считался одной из самых важных «комнат экстренной помощи», куда в любое время постоянно кто-то приходил, а затем уходил оттуда. Но Яга, может быть, из-за поддерживавшей ее веры, была одним из самых смелых связных сети, ответственных за сопровождение детей к выходу из гетто и по «арийской» стороне. Забота о детях трех-четырех лет – слишком маленьких, чтобы они могли себя контролировать, – была подобна обращению с взрывчаткой, и взрыв однажды все-таки произошел. Случилось это, когда Яга ехала со спасенным ребенком на трамвае в одно из убежищ.
Мальчик был маленьким, очень худым и постоянно нервно озирался по сторонам. С каждой остановкой, куда с шумом подкатывал трамвай, он становился все более беспокойным. Яга и сама уже начала волноваться. Вагон был полон, люди покачивались из стороны в сторону, пока он катился по рельсам вдоль городских улиц, гудя и поскрипывая. Они сидели близко к передней части вагона, и Яга надеялась, что вид из окна отвлечет мальчика. Внезапно он ахнул. Что-то напугало его. Может быть, опутанные колючей проволокой стены гетто. Может быть, его взволновал вид женщины, ведущей за руку своего ребенка. Яга не знала точно. Но мальчик расплакался и – хуже всего – захлебываясь, стал звать маму на идише. Яга похолодела. В вагоне разом наступила тишина. Яга видела потрясенные, направленные на нее взгляды, а затем накатывающий ужас в глазах тех, кто оказался с ней в одном вагоне. Идиш. Это еврейский ребенок. На обращенных к ней лицах читалась именно эта мысль. А это значило, что все, находящиеся сейчас здесь, были в опасности. По быстрому взгляду обернувшегося назад водителя Яга поняла, что он в курсе происходящего, и она видела растущую злость в глазах сидящей рядом с ней женщины.
В мыслях Яга принялась лихорадочно искать выход. Вместе с нахлынувшим страхом весь мир сузился до одного-единственного вопроса: «Сдаст ли кто-то их на следующей остановке в руки полиции?» Очень вероятно. Антисемитские настроения в Варшаве все еще были сильны. На улицах хватало вымогателей, только и ждущих такой возможности. Яга чувствовала, как внутри нее поднимается паника. Ей нужно быть храброй, сказала она себе, и действовать быстро. «Я спрятала мой страх, – говорила она, – к себе в карман»220. Яга повернулась к водителю. Ей нужно было сойти. Пожалуйста, помогите мне, – шепотом взмолилась она. Когда, не сказав ни слова, водитель отвернулся к бегущим перед ним рельсам, она потеряла надежду. Все было бесполезно. Держа за руку плачущего ребенка, она почувствовала, что у нее самой вот-вот хлынут слезы. Что же станет с дочерью? Когда вагон, качнувшись несколько раз, резко остановился, Яга едва не упала. По полу покатились сумки, под лавку забился кусок помятого яблока. Кто-то негромко выругался и принялся помогать пожилой женщине.
Посреди этого хаоса раздался громкий голос водителя: «Все на выход! Вагон сломался, мы возвращаемся в депо!» Он открыл двери и резко махнул всем рукой, показывая выходить. Народ тут же рассеялся. Яга собрала свои вещи, взяла ребенка за руку, собираясь выйти на улицу и попытать счастья. Шансов, впрочем, было немного. Водитель покачал головой: «Нет. Ты остаешься». Он жестом показал ей сесть, и она без слов подчинилась. Затем он медленно повел вагон вперед. «Куда вы меня везете?»221. Они ехали довольно долго, пока не достигли местечка, окруженного домами с маленькими садиками и тихими улицами. Безымянный водитель остановил вагон. Вам лучше выйти здесь. Удачи. Яга повернулась к нему: Спасибо. Водитель лишь покачал головой и грустно улыбнулся, пока они с ребенком спускались по ступенькам.
Позднее Ирена скажет о том лете 1942 года: «То, что происходило, было настолько ужасно, насколько вообще могло быть222. Трагическое лето того года было настоящим адом. Шли постоянные облавы на обычных прохожих. Число трупов на улицах множилось из-за тифа и голода. Вдобавок ко всему любого, абсолютно невинного человека могли в любой момент застрелить без малейшей причины». Но мир по другую сторону стены об этом, по большей степени, ничего не знал. Варшавские евреи и помогавшие им поляки понимали, что единственное, на что они могут по-настоящему надеяться, так это на помощь из-за границы, и были отчаянно настроены убедить англичан и американцев оказать им ее.
На той же неделе в Варшаву прибыл агент под конспиративным именем Витольд, посланный сочувствующей польской группой Сопротивления. Он собирался встретиться с другом Алы и Нахума Мареком Эдельманом, а также с одним из его важных соратников, известным еврейским адвокатом, доктором Леоном Фейнером. Вместе с Мареком Эдельманом Фейнер был одним из руководителей «Еврейской боевой организации», выросшей летом 1942 года из молодежных кружков в гетто. Еще одним ее лидером был старый знакомый Ирены и Яна Добрачинского, доктор Адольф Берман.
Миссия Витольда заключалась в осмотре гетто. Оттуда агент подполья переправился бы в лагерь смерти Белжец, а затем пересек оккупированную Европу, чтобы сообщить польскому премьер-министру в изгнании и союзникам в Англии о зверствах, творимых в отношении еврейского народа. Если этого окажется недостаточно, он отправится в Соединенные Штаты и лично сообщит американскому президенту об ужасах, свидетелем которых стал. Звали агента Ян Карский. Кроме всего прочего, ему предстояло встретиться с храброй молодой полячкой, имени которой он так никогда и не узнал. Звали ее Ирена Сендлер.
Последние недели августа 1942 года были невероятно жаркими, и уже месяц Ирена боролась, не покладая рук, в условиях все более интенсивных депортаций. Вечером того дня даже самое легкое ее платье было липким от пота, а Янина заметила, что дочь выглядела очень уставшей. Ирена и правда едва не падала от неспадающего напряжения. С кухни она услышала стук в дверь. Он был негромким и успокаивающим: Ирена жила в постоянном страхе перед внезапным приходом гестапо, но гестаповцы так ненавязчиво стучать уж точно бы не стали.
Стук в дверь Ирены не был чем-то необычным. Ее квартира была пунктом приема беженцев, здесь постоянно появлялись связные, друзья и коллеги. Но стоявший на пороге светловолосый господин явно не был одним из ее обычных курьеров-подростков. Серьезным голосом он представился: «Миколай». На самом деле его звали Леон Фейнер. Ирену же под именем Иоланта знало уже все гетто. И она еще не догадывалась, что уже несколько месяцев находится под наблюдением – но не немцев, а Сопротивления. Там было известно, в частности, о том, что она плотно сотрудничает с доктором Радлиньской.
Ирена отступила назад, жестом приглашая мужчину войти. Тихо закрыв за ним дверь, она вопросительно приподняла бровь. В конце концов, именно он пришел к ней и пусть говорит первым. Разговор был деликатный и окольный. Разговаривать им вообще было опасно. В конце концов Миколай все же решился перейти к сути. Согласится ли Ирена послужить проводником Яну Карскому в его пути по гетто223? Поможет ли она ему показать всему миру то, что творится в Варшаве? Они нуждались в человеке, знающем все закоулки еврейского квартала. О деталях миссии Ирена спрашивать не стала, и она определенно не узнала в тот день имени агента. Но отказать в просьбе Сопротивлению? Никогда. В любом случае по меркам Ирены риск в этой операции был не выше обычного. Она и так встречалась со смертью каждый день. Под фундаментом дома номер шесть по Мурановской улице, в северном углу гетто, еврейские дети прорыли тоннель длиной более тридцати метров в длину и в полтора метра высотой, чтобы проносить через него припасы224. Ян Карский и Леон Фейнер проникли в гетто именно по нему. На другой стороне их ждала Ирена. В течение нескольких недель этот, казалось бы, незначительный акт помощи еврейскому Сопротивлению будет иметь для Ирены и тех детей, которых она прятала, серьезные последствия. Вскоре и Сопротивление поможет ей, возвращая долг.
