Адам с Иреной, разумеется, не могли выйти на улицу и присоединиться к толпам празднующих, но в квартире Марии Кукульской шестеро друзей устроили собственную вечеринку. На столе было традиционное для польского Нового года теплое печенье в форме причудливых животных и сладкие пончики с начинкой, так называемые paczki, которые Мария принесла из ближайшей пекарни, где на окнах стояли рулеты и горящие свечи. По очереди все пробовали гадать, Ирена с Адамом смеялись, склоняясь друг к другу на манер старых любовников. Юрек целовал Анну, когда думал, что никто их не видит, а Ежи довольно развалился на диване.
За несколько минут до полуночи все собрались уже как настоящая семья, для общего снимка, встав рядом друг с другом вокруг маленького дивана в зале Марии. Достать шампанское в 1942 году было невозможно, но оно им было и не нужно. Достаточно было быть вместе. Когда по всей Варшаве раздался звон церковных колоколов, возвещая наступление нового года, Адам повернулся поцеловать Ирену и произнести слова традиционного новогоднего тоста: «Do siego roku! Всего хорошего в Новом году!» Ирена наклонилась к нему и положила голову на плечо, прежде чем ответить. Может быть, она на мгновение позволила себе задуматься о том, что будет дальше. Обычная человеческая слабость и тревога, бросающие тень на этот краткий миг беззаботного счастья. Никто не верил, что война завтра закончится. По контактам в подполье Ирена знала, что грядет что-то страшное. Поэтому надо было находить силу в настоящем и радость в моменте. Только так Ирена – самая сильная из них – могла продолжать бороться. Повернувшись к Адаму, она прошептала: «Do siego roku». Ирена обязана была верить в другое будущее. Для них обоих.
Глава двенадцатая
Шаги к пропасти
Варшава, 1943 год
Стук в дверь в три часа ночи не мог означать ничего хорошего, поэтому тихие удары, разбудившие Ирену весенней ночью 1943 года, заставили ее сердце биться чаще257.
В любой момент за ними могло прийти гестапо. Беспокойство немцев растущим Сопротивлением росло, и попытки розыска инакомыслящих становились все более настойчивыми и жестокими. Но в любом случае гестаповцы не стали бы стучать так осторожно. Нужно было помнить об этом. Они всегда приносили с собой громогласные приказы, топот тяжелых сапог, треск ломаемых дверей – все, чтобы максимально напугать. У стука в дверь во время войны был свой этикет, и сейчас Ирена слышала неохотный, вкрадчивый, предрассветный стук связного.
Он мог значить только одно: сегодня ночью во время спасательной операции что-то случилось. Запахнув халат поплотнее, она немного подумала. Ирена не стала зажигать свет, потому что силуэт в окне мог ее выдать. Она и в темноте хорошо знала, где лежат списки новых детей и бухгалтерские записи. На кухонном столе под окном, как обычно. Одним быстрым движением Ирена неслышно смахнула их вниз, наблюдая, как листы, кружась в воздухе, оседают под окном среди мусорных баков и сваленных в кучи отходов. Здесь никто не обратит внимания на бумажные обрывки с еле видными карандашными пометками. «Ради безопасности я была единственным человеком, который знал всю картину полностью, – позднее говорила Ирена, добавляя: – И много раз [тренировалась] быстро прятать листки на случай неожиданных гостей»258.
Быстро оглядевшись, Ирена убедилась, что все на месте. Из дальней спальни доносилось тихое посапывание матери, и она была рада, что стук ее не разбудил. Ирена старалась, чтобы мать ничего не знала о ее опасной деятельности. Когда начнется самое страшное, это будет лучшим способом ее защитить.
Ирена сдвинула задвижку и приоткрыла дверь так тихо, как только позволяли скрипучее дерево и расшатанные петли. Сердце ее в ужасе застыло. Она подумала, что на мгновение в коридоре промелькнул отблеск света из-за быстро закрывшейся двери соседской квартиры. Неужели жившая там пожилая женщина тоже слышала стук? На пороге дома Ирены стояла совсем юная девушка с четырьмя детьми. Все они были измазаны в грязи.
Девушка лет семнадцати, с темными глазами и прядями курчавых темных волос, нахально лезущих из-под кепки, была проводником. Ее настоящего имени Ирена не знала; у всех еврейских связных в ее сети были конспиративные имена. Как и у Ирены, хотя настоящая личность «Иоланты» для Сопротивления давно уже не была секретом. Но под пыткой человек мог рассказать только то, что знал, и поэтому безопаснее было не задавать лишних вопросов, и Ирена никогда не спрашивала своих девочек, откуда они.
Иоланта, – прошептала девушка. Ирена открыла дверь пошире, впустив промокшую группку в полутемную кухню. Я не знала, куда еще пойти. Ирена успокаивающе кивнула. Она все поняла без слов: сегодня ночью они проводили операцию, помогая вывести группу еврейских детей через тайные проходы в канализации. Проводник должен был передать спасенных одному из кураторов, а после этого сеть Ирены помогла бы детям исчезнуть в разных семьях или в одном из монастырей, где монахини прятали уже сотни еврейских детей. Ирена потом добавила бы имена новых детей в свои списки. Она бы убедилась, что каждый месяц тем, кто заботится о них, поступают нужные средства. Она бы записывала все суммы и адреса на своей папиросной бумаге.
Сегодня во время Aktion они потеряли след некоторых детей. Немцы организовали патрулирование и арестовали действовавшего в канализации проводника и других связных. Их, разумеется, будут жестоко допрашивать. Больше всего Ирену беспокоило именно это. Убежища были провалены. Почти наверняка будут казни. Нельзя было догадаться, о чем именно люди расскажут под пытками, и винить их за то было нельзя. Вся Варшава знала о творящихся в гестапо ужасах.
Когда Ирена смотрела, как дети стоят на лестничной площадке, мокрые, в грязи, сердце ее сжалось. Кто-то перед этим аккуратно одел их в самое лучшее. Это был последний жест родительской любви. Детали вроде этих всегда задевали за живое Ирену. Одному ребенку на вид было лет шесть-семь. Он был светловолосым и, скорее всего, мог бы сойти за поляка, но всех их выдавали глаза: печальные, испуганные глаза детей гетто.
Мозг быстро принялся за работу. В умении решать проблемы была ее сила, и только делая что-то, она могла не сойти с ума. У нее были другие убежища. Если потребуется, она отдаст детей на какое-то время Яге. Но сначала всю компанию нужно было вымыть, постирать и высушить их одежду, а затем украдкой вывести через черный ход, пока коридоры не наполнились любопытными соседями. Была еще одна проблема. Утром в семь часов к ним должна была заглянуть одна из подруг ее матери. Ирена ей доверяла – нацисты убили ее мужа, и ни малейшей симпатии к ним она не испытывала. Но этого было недостаточно для того, чтобы доверять подобные тайны. Риск был огромен, а Ирена не могла играть жизнями детей.
В лучшем случае у них есть всего несколько часов до рассвета. Если соседка, дорожку света из квартиры которой видела Ирена, их выдаст, то еще меньше. Она понятия не имела, как та относится к евреям, но выяснять это таким способом не хотелось. За ними по пятам уже могло идти гестапо, и если ее застанут за помощью еврейским детям, то всех казнят. Но выбора не было. Детей, как и связного, нельзя было отпускать, не отмыв от грязи, происхождение которой было ясно каждому. И в любом случае никому нельзя было выходить до окончания комендантского часа.
