Наверное, можно простить Митеку ощущение облегчения, когда он узнал, что беспокойное и опасное пребывание его молодой жены в университете закончилось таким образом. Может быть, он уже подозревал, что ее сердце принадлежало Адаму. Может быть, слишком устал от ссор. Но, как оно обычно и бывает с рано завязавшимися и в итоге несчастливыми романами, скорее всего, он надеялся, что Ирена вернется к нему и вспомнит о своих чувствах. Когда пришло известие о том, что центр матери и ребенка закроют из-за прекращения бюджетного финансирования и что работа Ирены на этом завершилась, все выглядело как идеальный шанс для нее наконец остепениться и завести собственных детей, да и по возрасту было уже пора. Во всяком случае Митеку скоро предложили хорошую должность и постоянную работу преподавателя в университете города Познань в нескольких часах езды от Варшавы. Естественно, он полагал, что Ирена поедет с ним.
Но следование намеченному пути, когда она была совсем еще девочкой, больше не входило в планы Ирены. Она повзрослела, перестав быть покорным подростком, который делал то, чего ждут от него окружающие, просто потому, что не видел других вариантов. Необходимость исполнять свой долг причиняла страдания как ей, так и Адаму. Она знала, что хорошей жены из нее не вышло, но она и не хотела выходить замуж за Митека. Подобно своей матери и новым друзьям, в глубине души она чувствовала себя свободной. Как и ее отец, она была рождена не для того, чтобы сидеть на месте. Ирена не хотела покидать Варшаву и свою новую большую семью. Она была намерена каким-то образом закончить обучение и без устали подавала заявления, чтобы ей это разрешили. И, признавалась она себе в том или нет, она не хотела бросать бурно развивающиеся отношения с Адамом. С помощью доктора Радлиньской Ирена вскоре нашла новую работу в городской службе социальной помощи и сообщила Митеку, что остается в Варшаве.
Перед тем как он уехал в Познань, они даже не развелись. Католическая церковь запрещает разводы, да и скандал никак не помог бы Митеку. Но Ирена теперь осталась одна. Отстраненная от занятий и ставшая социальным работником, она ради приличия все еще жила с матерью, но обо всем, что касалось других сторон ее жизни – особенно отношений с Адамом, – хранила молчание. Эта привычка к скрытности позже спасет жизнь не только ей.
В течение трех лет, пока дружеские отношения Ирены с Адамом становились глубже, превращаясь в романтические, отстранение от занятий оставалось в силе. Каждый год Ирена подавала заявление, и каждый год ей отказывали. Руководство еще помнило ее скандальные выходки. Только в 1938 году сочувствующий Ирене профессор философии решился подготовить бумаги, позволяющие вновь зачислить девушку в университет сроком на один год, чтобы у нее появился шанс закончить обучение. Она сделала все, чтобы воспользоваться этой возможностью. Поздней весной 1939 года, ближе к окончанию занятий, Ирена подала законченную магистерскую диссертацию своему консультанту, доктору Вацлаву Боровому, профессору польской литературы и культуры, и ей наконец позволили завершить обучение. Адам уже получил диплом адвоката, но раздражавшие его антисемитские настроения в городе делали дальнейшую юридическую карьеру неопределенной33. Он ощущал себя поляком в не меньшей степени, чем другие. Но бессмысленные законы, предписывавшие евреям, что они могут делать, а что – нет, оскорбляли его гордость и патриотизм. К тому же по натуре он был меланхоличен и склонен к дурному настроению. Он ушел в книги, в поэзию, подолгу размышлял в одиночестве. Вместо того чтобы работать по специальности, о чем когда-то мечтали они с Иреной, Адам вместе с Вацлавом Боровым сел за докторскую работу по политической истории34.
Когда распался брак Адама, точно никто не знает. Даже об имени его жены можно лишь догадываться. Семейные архивы евреев Варшавы в основном пропали во время оккупации, да и семья самой Ирены предпочитала скрывать имя этой женщины. Точно известно лишь то, что она была одной из подруг Ирены в университете. Кое-какие совпадения и отдельные старые записи позволяют предположить, что ей могла быть университетская подруга Ирены по имени Регина Микельберг или кто-то вроде нее – образованная, ополячившаяся еврейка из богатой варшавской семьи. В любом случае Регина Микельберг входила в круг общения Ирены во время войны и была звеном в их общей истории. Когда придет война, Ирена и ее подруги не забудут о ней.
Разумеется, летом 1939 года Ирена и Адам догадывались, что грядет война с Германией. Они были сведущи в политике, трезво смотрели на вещи и давно уже жили в условиях польского антисемитизма и в осознании угрозы европейского фашизма. К июлю по всей Варшаве гуляли слухи, что польские вооруженные силы понемногу мобилизуются35. В конце августа должны были призвать и самого Адама. Молодые люди, естественно, понимали, как меняется мир вокруг них, но при этом оставались в высшей степени оптимистами. В конце концов, доктор Радлиньская учила их, что усилия маленькой группы людей доброй воли смогут изменить мир. И сейчас они собирались проверить, возможно ли это.
Нападение на Варшаву стало для Ирены шоком, пусть даже она подозревала о его приближении. Вой сирен воздушной тревоги по всему городу разбудил их с матерью около шести часов утра 1 сентября 1939 года, и, проснувшись, Ирена сразу подумала об Адаме. Он был где-то недалеко на учениях. Все говорило о том, что война все-таки началась, хотя вооруженные стычки то и дело вспыхивали на западной границе Польши еще с весны, и польскую армию привели в боевую готовность уже два дня назад.
Сейчас Ирена присоединилась к толпе сонных, взъерошенных соседей, высыпавших во двор и, глядя на небо, возбужденно спрашивавших друг друга, что происходит. С неба не сыпались бомбы, но сирены продолжали завывать, и рассерженные дружинники местной обороны загнали их обратно в дом36. Тревога и ранний подъем рассердили жильцов, и слышно было, как где-то в глубине дома громко хлопнула дверь. Собравшись у кухонного стола, в домашних халатах и шлепанцах, с мрачными затуманенными взглядами, Ирена и Янина слушали новости польского радио. Плечи Ирены вздрогнули, когда потрескивающий от помех голос диктора произнес слова, которых все так боялись: Гитлер напал на Польшу37.
Склонившись над радио, Ирена напряженно вслушивалась. Правительство призывало муниципальных руководителей и работников оставаться на своих местах столько, сколько потребуется, сопротивляясь немецким агрессорам. Слава богу. Ирена тоже хотела делать хоть что-то. Брошенный вскользь взгляд матери советовал ей для начала сесть и допить свой кофе, ведь все равно в шесть утра она ничего не сделает. Следующий час тянулся медленно. Прекрати ерзать, Ирена, – с улыбкой заметила Янина. Ирена выжидала до тех пор, пока это не стало невыносимо. В семь утра, не выдержав, она сбежала по лестнице во двор, мимо садика пана Пшездецкого. В то утро всем было не до цветов. Сунув потертую старую сумку в корзину велосипеда, Ирена поддернула юбку, чтобы ехать быстрее. С силой надавив на педаль, она вырулила со двора и повернула на восток к Старому городу, в направлении конторы на улице Злота с приятным чувством исполнения своего долга38. Наконец она могла приняться за дело, а не сидеть сложа руки.
