Жасент согласно кивнула, вспоминая, что в понедельник вечером, когда Пьер спал у нее дома, рассказала ему об этом своем намерении.
– Дорогая моя, я хотел бы жить рядом с тобой, начиная с этого же вечера, до самой старости! Мне так тебя не хватало!
– Мы не можем пожениться раньше чем через год: нужно соблюсти траур.
– Ты не вдова; речь идет о твоей сестре. Шести месяцев траура будет достаточно.
Жасент вышла из помещения со слезами на глазах. Она была не в силах думать о браке, настолько тяжелым был груз ее печали и предстоящей неизвестности. Пьер догнал ее и придержал за запястье:
– Прости меня, я такой бестактный! Себя не изменишь! Я не надеялся даже на десятую долю того, что со мной произошло. Ты простила меня, и мы снова обрели друг друга. Давай сменим тему. Ты хочешь, чтобы мы заехали к доктору Мюррею?
– Мюррей… Боже мой, Пьер, его фамилия начинается на «М»! А если это он – незнакомец, которого Эмма обозначала таким образом? – предположила Жасент, доставая дневник из своей сумки. – Пятнадцатого марта она написала: «Мы с М. договорились. Наконец чуточку свободы, только мы — и никого больше!» В начале апреля – такая запись: «М. пообещал отвезти меня этим летом в Квебек».
– Нет, Жасент, что-то не вяжется. Начнем с того, что Мюррей – это фамилия, а не имя, к тому же у доктора есть очаровательная супруга, которая подарила ему ребенка. «М.» может обозначать кого угодно: Марселя, Матюрена, Матье, Мориса и вообще кого хочешь.
– Конечно… Но мы можем хотя бы наведаться к нему, чтобы больше разузнать о моей сестре. Она могла консультироваться с ним по поводу своей беременности.
– Доктора дорожат конфиденциальностью информации. Он наверняка ответил бы полиции, но нам… это бы меня удивило.
– Я – сестра одной из его пациенток, которая погибла при несколько необычных обстоятельствах. Он может уступить! Я готова рассказать ему о том, что Эмма покончила с собой.
* * *
Фелиция Мюррей, урожденная Ганье, выделила часть своего приданого на приобретение богатого дома с видом на жилище священника: прекрасное строение из красного кирпича с многочисленными белыми окнами и широкими навесами, защищающими ряд террас с колоннами и балюстрадами все того же снежно-белого цвета. Как и говорил про свою кузину Валлас Ганье, эта молодая женщина, вооружившись своим состоянием, вела войну на выживание: она поставила себе цель во что бы то ни стало выйти замуж за Теодора Мюррея. Они несколько раз пересекались в салонах «Шато Роберваля» и на борту «Сент-Генри», судна, курсирующего между Сен-Кер-де-Мари, Сен-Жедеоном и Сен-Жеромом.
Фелиция, обладая пылким и волевым характером, сумела соблазнить красавца доктора, как она его называла. Он на это не сетовал, будучи горячо любимым тестем и тещей, щедрость которых позволила ему дополнительно оснастить современную, и без того хорошо оборудованную смотровую. У них был четырехлетний сын Вильфрид, и теперь молодые родители готовились к появлению второго ребенка. Чтобы молодая мать излишне не уставала, супруги уже несколько месяцев держали в доме горничную.
Именно эта дюжая особа, в черном платье с передником, с седеющими волосами, затянутыми в пучок, и противной бородавкой на подбородке, открыла Жасент дверь.
– Здравствуйте, мадам! Будьте добры, могу ли я повидаться с доктором? – вежливо спросила Жасент.
– Он сейчас на консультации, но вы можете пройти в зал ожидания и присесть, мадемуазель.
Пьер остался за рулем машины. Он выключил мотор и прикурил сигарету. Жасент только что исчезла в большом здании, почти таком же впечатляющем, как дом священника. Он откинул голову назад и кончиком пальца взъерошил пряди своих темных, слегка вьющихся волос. Его жизнь принимала другой оборот, и он испытывал в связи с этим внутреннее ликование, однако сдерживаемое смертью Эммы. «Мне ее жаль, она, должно быть, была действительно в полном отчаянии, чтобы решиться со всем покончить в свои девятнадцать лет, – подумал он. – Это глупо, выход можно было найти! Черт возьми! Почему она писала черновик своего прощального письма? Это ненормально!»
Жасент тем временем готовилась ко встрече с Теодором Мюрреем. Она заняла место на мягком стуле, обитом коричневой кожей, напротив какого-то элегантного пожилого мужчины в костюме-тройке, который украдкой за ней наблюдал.
– Уже поздно, – внезапно заявил он, посмотрев на свои часы. – Сомневаюсь, что вы сможете попасть к нему, мадемуазель.
– Думаю, это не займет много времени, – ответила Жасент.
– Я пришел с астмой. С такой влажностью приступы учащаются.
– Действительно, настоятельница больницы в Робервале в последнее время сильно страдает от этого недуга из-за наводнений. Вода проникает повсюду.
– А я вас узнал! – воскликнул мужчина. – Вы ехали со мной в такси в прошлую субботу! Я вышел в Сен-Жероме.
Он бросил сочувственный взгляд на ее черную юбку и темно-серый жилет. Эта красивая женщина носила траур; она потеряла сестру, он очень хорошо это запомнил.
– Не буду больше вас беспокоить, мадемуазель, – сказал он с вежливой улыбкой.
– Вы не беспокоите меня, мсье! Я тоже вас вспомнила. Вы говорили мне о прекрасном вязовом лесе, исчезнувшем два года назад из-за паводков.
– Да, и поверьте, с тех пор я всем сердцем поддерживаю Комитет защиты пострадавших земледельцев, объединяющий более трех сотен фермеров, и его президента Онезима Трамблея, душу этого движения, если можно так выразиться.
– Моему отцу следовало бы к ним присоединиться! – вполголоса заявила Жасент.
Она спрашивала себя, читал ли ее собеседник статью в газете, называющую Эмму жертвой паводков. Но в этот момент в дверях зала ожидания появился доктор Мюррей.
– Мсье Тюркот, – объявил он.
Мужчины пожали друг другу руки и зашли в смотровую. Жасент осталась одна. Доктор успел бросить на девушку внимательный взгляд, в котором она уловила тревогу. Теодор Мюррей был весьма привлекательным. Этот красивый мужчина, без сомнения, был способен вскружить голову ее сестре. Высокий, стройный, с бронзовым от загара цветом кожи и коротко подстриженными черными волосами, на волевом лице под тонкими усиками выделялись резко очерченные яркие губы.
«А если это был он? – подумала Жасент. – Нет, это невозможно, у меня слишком богатое воображение. Он женат, у него ребенок. Он не мог ответить на Эммину любовь. Существуют нравственные принципы, так же как и уважение к определенным ценностям, даже если любовь может ввести нас в заблуждение. Я могу послужить тому доказательством».
Она вспомнила себя в хижине на острове Кулёвр, полуголую, исполненную плотского исступления от поцелуев Пьера. Однако, к ее большому удивлению, она не чувствовала ни стыда, ни сожалений. «Мы обручимся и скоро поженимся. Мы искренне любим друг друга уже многие годы», – думала она.
Блуждая в своих мыслях, она вздрогнула от неожиданности, когда доктор Мюррей снова появился в проходе, несколько недовольным тоном пробормотав «мадемуазель». Она поспешно последовала за ним.
