— Видимо, здесь мы и закончим, — улыбка вновь вернулась к Люцию, но уже без жестокости и веселья, которые сквозили в ней раньше, — боюсь, на этот раз я не дам тебе возможности приползти ко мне и преклониться, дорогой брат. Ты даже умрешь не на коленях предо мной.
Кризитий судорожно выдохнул, кровь запачкала его губы. Он зарычал от напряжения и попытался обхватить рукой ногу Люция, чтобы подняться. Люций поднял другую ногу и керамитовое копыто отбросило брата обратно на палубу.
Вечный обошел Кризития вокруг и надавил коленом на живот, удерживая того на месте.
— Посмотрим, — задумчиво промурлыкал Люций, — ты отнимешь мои руки, — он постучал по изуродованным конечностям Кризития плоской стороной меча, — ты отнимешь мои ноги, — он сделал тоже самое с культями, отходившими от талии легионера.
— Что же там еще было? — Люций быстро забарабанил пальцами по подбородку, словно задумавшись. — Вроде там что–то было еще, да брат? — в глазах Люция вспыхнул огонек. — А! — жестокость вновь появилась на лице и он наклонился к Кризитию, прошептав на ухо, — точно. Я вспомнил.
Люций положил свой меч на палубу и крепко схватил Кризития за затылок, чтобы тот не двигался. Другой кулак он запустил между губ брата. Зубы Кризития щелкали и выпадали из десен, когда Люций погрузил руку в рот по самое запястье. Скользкая длинная мышца напряглась на мгновение, засопротивлялась, но все–таки Вечный ухватился за нее — и вырвал.
Люций стоял, глядя на Кризития сверху вниз. Измученный воин бился и завывал в увеличивающейся луже крови, слюны и рвоты. Вечный разжал кулак, позволив дергающемуся красному куску, который он вытащил из брата, соскользнуть с ладони с мягким влажным звуком.
— Мой язык.
Кризитий забился в конвульсиях. Его лицо превратилось в алую маску, а рот представлял собой окровавленную пасть из разодранных губ и сломанных зубов. Спина выгнулась другой, когда он вдохнул собственную кровь.
— Я точно знаю, куда ты отправишься, — сказал Люций, взяв лаэранский клинок и принявшись осторожно очищать его, прежде чем вернуть в ножны. — Из всего, что мне довелось испытать, муки нашей материальной вселенной, наши войны внутри Ока, ничего с этим не сравнится. Это единственное место, которого должны бояться даже легионеры.
Люций медленно занес копыто над лицом брата.
— У тебя впереди вечность, чтобы понять почему.
Треск ломающихся костей эхом разнесся по коридору, затихнув через несколько мгновений. Воцарилась тишина. Вечный взглянул вниз на останки Кризития, своего брата, которого он полностью уничтожил. После этого главарь перевел взгляд на остальных воинов.
— Возьмите то, что вам нужно, а мне принесите то, что останется.
I.XIОт доносившегося до Диренка смеха закружилась голова. Он краем глаза уловил, что кто–то наблюдал за ним из–за вуали ветвей перед тем, как этот кто–то исчез в дрожащей листве. Он медленно поднялся с шелковой кушетки и оглядел пышный сад, чтобы найти источник гармоничного звука, лившегося издалека.
Смех совершенно не был чуждым Диренку, несмотря на то, что он прожил жизнь раба Пожирателей Миров. По его опыту, смех почти всегда был животным и жестоким, лающим и вопящим, исходящим от хозяев-полубогов или из шипящих уст убийц, а то и нечеловеческих существ, которые обитали в самых темных уголках «Бойцовой псины». Смеющиеся создания в жизни Диренка чаще всего выражали свою радость окровавленными челюстями.
Но этот смех был другим. Он более походил на сладкое пение птиц, нежели на резкий рёв его прежних повелителей. Смех был лиричным, медовым и это вызвало теплую, настоящую самопроизвольную улыбку на губах Диренка.
Извилистая тропинка, выложенная гладкими серыми камнями, нагретыми солнцем, вела Диренка через сад. Он шел по ней, прислушиваясь к тихому шороху травы. Мягко покачивавшиеся лозы, словно занавес, открыли Диренку холм, увенчанный темно-зеленым лугом, простиравшимся до самого горизонта. Легкий ветерок пробегал по высокой траве и полевым цветам, они мягко шевелились, словно волны на поверхности изумрудного океана.
Диренк наконец–то понял, откуда раздается смех. Группа стройных девичьих фигур танцевала и резвилась на лугу. Серебристый шелк их одежд струился за ними, подобно мерцающим крыльям ангелов. Одна из них вприпрыжку подбежала к остальным и присоединилась к хороводу, взглядом ярко-зеленых глаз окинув Диренка через плечо.
Раб в жизни не видел ничего и никого столь прекрасного. Человеческое общество, где он родился, состояло из грубых неряшливых существ, накаченных до звериного состояния алхимическими усилителями и страдающих от недостатка естественного света и тепла. Диренк на мгновение остановился на вершине холма, растерявшись от непринужденной грации танцовщиц, но после направился к ним.
Корпус «Диадемы» задрожал — волна нематериальной силы ударила корабль в борт. Полностью восстановленная защита поля Геллера надежно укрыла крейсер. Волна вскипала вокруг капсулы золотисто-лазурной энергии, едкий прилив лишь слегка отклонил «Диадему» от назначенного курса, по которому она плыла. Двигатели древнего ударного крейсера зажглись и звездолёт плавно развернулся на струях яркого пламени от маневровых двигателей, прежде чем уйти из надвигающейся бури.
Кларион не получила никаких сообщений о том, что демонам удалось пробраться на палубу до того, как экипаж вновь активировал поле Геллера. Она ничего не слышала ни от Люция, ни от других легионеров с тех пор, как он покинул мостик. Но Кларион ощущала пряный запах. Где–то на корабле пролилась кровь. Девочка чувствовала это так же хорошо, как собственные кости.
Один из воинов Когорты Назики умер и умер не совсем хорошо. Кларион провела темным языком по зубам. Еще один пир в Море Душ.
У неё не было ни курса, ни цели, к которой она могла бы направить свой прекрасный корабль так же точно, как метнуть серебряно-фиолетовое копье.
Проведя пальцами по рунной панели, встроенной в подлокотники трона, Кларион кинула взгляд на уголок окулуса, занимавшего большую часть передней стены мостика. Вид открывался вниз и она смотрела, как хребет «Диадемы» простирается вдоль во всем своем готическом зубчатом великолепии.
На вершине каждого шпиля, каждой башни и минарета стояла армия статуй, ожидающих своего часа в безмолвном безвоздушном карауле. Они все были приблизительно одинаковой формы — словно извивались своими тонкими и соблазнительными линиями, но в то же время ужасали. Они несли бремя неописуемых страданий, которые могли причинить их огромные и острые клешни. Некоторые отражали порочный свет Ока сиянием яркого серебра, другие, подобно тусклому зеркалу дымчатого стекла или кремового мрамора, отражали все вокруг. Многие сидели в позах горгулий, большинство, наоборот, стояли во весь рост, но каждая из почти тысячи трехсот статуй немигающе уставилась на мостик «Диадемы».
