К ногам Императора поднесли детей благородных семей Европы, покрытых пеплом старого мира, смерть которого должна была положить начало новому Империуму.
Первые из тех, кому предстояло стать совершенным Легионом, и, подобно заимствованному эпитету у примарха, с которым им предстояло воссоединиться, каждый из них был Фениксом, более древним, чем межзвездное королевство, за создание которого они сражались, и проливали кровь, чтобы потом уничтожить.
Чезаре был одним из таких детей. Он видел, как Легион падал, поднимался и снова падал. Он сражался против лаэр и принимал участие в зачистках на полях сражений Исствана. Он заставлял тронный мир кричать, когда другие легионы бросились на стены города, потерянного задолго до начала осады. Он знал, кем когда–то были Дети Императора и в кого они теперь превратились.
— Что стряслось? — спросил Люций.
— Кризитий поднялся на борт корабля XII легиона, за которым мы охотились, но, похоже, он столкнулся с некоторыми… трудностями.
Люций усмехнулся.
— И что же этот сибарит натворил на этот раз?
— Похоже, что демонический мир воплотился достаточно близко и затащил масс-конвейер на свою орбиту.
— Эм… Планета?
Ответом Чезаре послужила приподнятая бровь. Люций предостерегающе протянул руку:
— После всех этих лет, что я провел здесь, зачем я вообще задаю подобные вопросы, — он поморщился, ущипнув себя за переносицу. — Скольких человек из моей группировки он прихватил с собой?
— Двадцать, — ответил Чезаре, — Адженнион, Любалия и отделение Креннанса поднялись с ним на борт.
Люций кивнул, хотя ответ был не информативен. «Отделение» оставалось относительным термином в Когорте Назики. Всё формировалось беспорядочно: те, кто видел выгоду для своих собственных интересов, быстро объединялись вокруг любимого мечника и так же быстро распадались, когда им надоедало выполнять его приказы. Строгого порядка в группировке не существовало, за исключением того, что лидером оставался Люций.
— А как же Рипакс? — спросил Люций.
— Они всё еще на борту, — ответил Чезаре, — Виспиртило не натравит ни одного из своих хищников без твоего разрешения.
Ухмылка Люция стала еще шире. Милый, верный Виспиртило.
— В любом другом случае, я бы сказал, что мы должны сократить потери и умыть руки в случае фиаско, — продолжил Люций, — но наши нижние палубы пустеют. Если там есть хоть какая–то жизнь, то мы должны спуститься на планету и поднять её сюда.
— И, конечно же, вернуть наших братьев.
Все еще усмехаясь, Люций посмотрел на Чезаре.
— Конечно, мы спасем наших благородных сородичей и всех остальных, кто ещё остался в живых. Тебе нужно новое сырье для работы, брат. Мы все очень полагаемся на тебя.
Чезаре не ответил, его лицо всё ещё оставалось холодной маской.
— Я думал, что это ниже моего достоинства, — вздохнул Люций, — но такова моя награда за доверие к некомпетентному специалисту. И мне снова ничего не остается, кроме как вытащить что–то вроде лекарства против этой напасти. Я только надеюсь, что достаточно много шавок Кровавого Бога пережили катастрофу. Прошло немало времени с тех пор, как я последний раз вспотел.
Они остановились на перекрестке коридора, где широкие лопасти вентиляторов рассекали свет люменов цвета фуксии и сапфира.
— Спустись в логово Рипакс и разбуди их, — отдал приказ Люций. — Остальные наши братья отправятся к десантным капсулам. Давайте же пойдем и заберем то, за чем мы пришли.
Люций последним зашел внутрь Когтя Ужаса. Он присоединился к Чезаре и четырем Палатинским Клинкам, уже застегнувшим свои ремни. Все пятеро занимали половину мест внутри капсулы. Люций натянул ремни на потрескивающую, стонущую броню, в тот момент, когда абордажные трапы сложились подобно пальцам, сжимающимся в кулак. Люций окинул собратьев взглядом из–под фарфорово-платиновой маски, сморгнув в сторону прицельные сетки, изучая каждого в тусклом свете.
Собратья Люция отправились на битву в разномастной броне мародеров — одна из немногих реалий для тех, кто вел бесконечные войны Легионов внутри Ока Ужаса. Несмотря на то, что их броня представляла собой композицию из разных марок и моделей, его братья перекрасили чужие боевые доспехи. Керамит каждый воин покрыл по своему вкусу, в цвета старого легиона: королевский пурпур и золото. Некоторые, как заметил Люций, умудрились придать лоскутной и асимметричной броне некую утонченность. На любовно оскверненных и ритуально покрытых шрамами нагрудниках других все еще красовался начищенный Палатинский орел. Воины лениво кидали взгляд с одного из своих собратьев на другого, водя по темному пространству капсулы голубыми линзами своих шлемов.
Коготь Ужаса покачнулся, поднимаясь в воздух на звеньях прочной черной цепи, раскачиваясь, в то время, как массивные лебедки тянули его на позицию, чтобы запустить его на поверхность демонического мира из «Диадемы». Люций окинул взглядом своих неутомимых собратьев, прежде чем повернуться к Чезаре, который сидел рядом.
— Ну что, брат мой? — промурлыкал Люций, кивая в сторону других воинов в Когте Ужаса. — Что ты приготовил собратьям на пороге этой самой славной битвы?
Из вокса апотекария донесся тихий звук: не то вздох, не то рычание. Он потянулся к своему снаряжению, извлекая горсть тонких пузырьков из патронташа на груди. Палатинские Клинки подались вперед при виде фиолетовой жидкости внутри сосудов, следом за этим последовал скрип натянутых ремней.
— Это одни из последних, что у нас остались, — предупредил Чезаре, — мы должны ограничить использование до тех пор, пока я не пополню наши запасы смеси. Без достаточного количества материала, я не смогу её синтезировать, — фыркнул он, — если вообще будет что синтезировать после.
— Будет, — ответил Люций, почти его не слушая. Он выхватил один флакон из рук Чезаре. Апотекарий посоветовал бы Вечному подождать до самого начала битвы, а не потакать своим желаниям, в итоге потеряв эффект в середине боя, но прекрасно понимал всю бесполезность этих слов. Люций помахал тонким цилиндром со стороны в сторону, посмеиваясь, пока другие воины жадно за ним следили. Откинувшись назад, он вставил флакон в интерфейсный порт на своей перчатке и ввёл содержимое в кровь.
Прерывисто дыша, Люций перенесся назад во времени. В те времена, когда его нервы пылали от восхитительных ощущений, когда каждый порез от его клинка, и каждая рана, которую он получал, заставляли его пошатываться от овладевающего им восторженного удовольствия. Исчезло и оцепенение, которое иссушало его разрушенные синапсы, чтобы он мог принять с распростертыми объятьями все дары самого молодого бога.
Люций чуть не заплакал от удовольствия, с треском откинув голову в шлеме назад на трон, где он был зафиксирован. Медовые волны радости растекались от языческих боевых барабанов его сердец и неслись по всей плоти. Голоса, что кричали в голове, стали приглушенными, далекими и он снова сосредоточился. Его чувства обострились, как будто завеса тумана, под которой он провалялся всю жизнь, поднялась. Запахи окружения вернулись — он ощущал букет из озона, железа, масла и притирочного порошка. Ощутил вкус собственного пота и запекшейся крови, что липла к его языку.
