Это принцесса! Она воспользовалась его добротой и наивностью. Но он отрицательно покачал головой. Цепи печально звякнули.
— Я сам.
Я поняла, что плачу. Он не мог! Не мог! У него нет ни одной причины.
— Но зачем, зачем?!
— Дитя мое, я так перед тобой виноват, — в его голосе была такая тоска. — Моя вина перед тобой тяжелее убийства. Я осмелился любить тебя.
Сердце остановилось, словно споткнулось и забилось как сумасшедшее. В легких кончился воздух. Я услышала что-то не то. Такого не может быть. Он жрец! Он всегда был добр ко мне. Но… Нет! Нет-нет…
— Тебе было шестнадцать, когда я увидел тебя впервые, — тихо продолжил он. — Юная, прекрасная… Я мог бы побороть плотское влечение, но твоя душа так завораживающе прекрасна, чиста и сильна, что я посмел оставить и взлелеять чувство нежной любви к тебе. Она охватила меня всего, — в его голосе была и вина, и необъяснимое счастье. — Я страдал и в тоже время был счастлив. Я достоин презрения за то, что я, жрец, посмел мечтать о подобном. Но я бы никогда не осмелился оскорбить тебя своим прикосновением. Я грешен, я нарушил клятвы, которые когда-то принес, и старше тебя почти на десять лет, поэтому все, на что я могу надеяться, это возможность защищать тебя.
В сердце загорелось что-то болезненное, в горле возник ком, а слезы текли не переставая. Он стоял передо мной на коленях, закованный, растрепанный… За то, что он сделал, его ждет смертная казнь. Если он меня любит, то неужели любовь ко мне должна приводить к смерти?
— Я мучился от того, что ты страдаешь, но все еще не мог предать свои клятвы, — продолжал он. — А потом тебя решили выдать замуж. Я не смог этого перенести. Твой отец не понимает твоей ценности и каждый раз пытается отдать зверю. Я пошел на убийство с полным осознанием того, что именно я совершаю, — покорно сказал он. — Ты бы освободилась от своих обещаний. Я помог бы тебе бежать и никогда не оставил, последовав за тобой. Нет, я бы никогда не прикоснулся к тебе. Я берег бы тебя как дочь, сестру, свое единственное сокровище. Я увез бы тебя туда, где никто не посмел смотреть на тебя свысока. Туда, где ты смогла бы обрести покой и никогда не плакала. Никогда. Только улыбалась.
Я закрыла лицо руками и плакала. Первый человек, который меня полюбил, и мне теперь так больно. Никто и никогда не сделал для меня такого. Он предал свои клятвы, замарал себя грехом убийства, чтобы попытаться подарить мне другую жизнь. И ничего за это не требовал.
— Почему я никогда не замечала… — всхлипывая, произнесла я. — Я настолько бессердечная…
— Ты не бессердечная, — он мне еще улыбался.
Как можно улыбаться тому, из-за кого ты потерял все?
— Когда-то я слышал легенду о падающей звезде. Я уверен, у тебя сердце звезды. Сердце звезды не похоже на сердце человека. Свет звезд холоден, а сами звезды так далеко, что не согревают. Но люди продолжают смотреть на них с восхищением, трудно поддающимся описанию. Но там, далеко-далеко звезды испепеляюще горячи. Ты такая же, твой свет вселяет в сердца восторг и любовь, но сама ты так далеко, что эти восторг и любовь не доходят до тебя, а твоя взаимность не может преодолеть расстояние. Тот, кто наблюдал тебя вблизи, видел тебя изнутри, навечно опаляется твоим жаром. Проблема в том, что ты так привыкла быть вдали и привыкла к тому, что твой ответный свет не доходит ни до кого, что уже не пытаешься ответить взаимностью. Так привыкла, что чужое восхищение не достигает тебя, что не замечаешь его и вблизи. Я был рядом, но не осмелился донести до тебя свои греховные чувства.
Я не выдержала и подошла к нему вплотную. Он смотрел на меня снизу своими невозможными серыми глазами. Я могла бы его любить! Я поняла это неожиданно и очень ярко. Я могла бы любить его так сильно, что эта любовь могла бы испепелить меня. И была бы счастлива от этого. Он прижался лбом к моему животу, блаженно закрывая глаза, а затем со счастливым вздохом прикоснулся щекой, наслаждаясь этой близостью. Я порывисто обняла его за шею, зарываясь пальцами одной руки в его льняные волосы.
— Таюна, — послышался от двери строгий оклик наагасаха, но я лишь сильнее прижалась к господину Зуварусу.
— Иди, дитя, — прошептал он. — Я понесу заслуженное наказание за свой проступок. В этом нет твоей вины, поэтому не печалься.
Мысль, что его казнят, прошила меня как молния. Я оторвалась от него резко и выскочила из камеры. Дождавшись, когда наги последуют за мной, я захлопнула двери и упала на колени прямо на грязный пол.
— Я прошу, я умоляю! — взмолилась я сквозь слезы. — Сохраните ему жизнь! Я сделаю все, что вы захотите. Только отпустите его! Пожалуйста…
Я разрыдалась. Я была готова на все, лишь бы этому человеку сохранили жизнь. Все что угодно. Пытки, унижения… Все, что он захочет! Я никогда не понимала, как можно унижаться, выпрашивая что-то. Сейчас я даже не думала об этом. Я была готова унижаться сколько угодно, молить как угодно, делать все, лишь бы ему сохранили жизнь.
— Ты понимаешь, о чем просишь? — зло процедил сквозь зубы наагасах. Он уже жалел, что велел привести меня.
— Он первый и единственный, кто меня полюбил. Меня никто никогда не любил. И вы меня тоже не любите, наагасах, и вряд ли когда-нибудь полюбите. Так пусть у меня будет хоть эта любовь. Позвольте мне найти утешение хотя бы в ней, в осознании того, что человек, который меня так искренне и сильно любит, жив, а не умер из-за этой любви. Я вас прошу, пусть он уйдет.
Я рыдала, стоя перед ним на коленях. Возможно, я выглядела жалко. Но кому какая разница, как я выгляжу. Он молчал долго.
— Это будет моим свадебным подарком, — наконец произнес он взбешенным голосом. — Но больше никогда, никогда не смей просить меня за другого мужчину! Встань!
Я попыталась, утирая слезы ладонью, встать, но силы покинули меня. Наагасах наклонился, подхватил меня под локоть и вздернул на ноги одним рывком. По его знаку Шайш открыл дверь камеры.
— Ты свободен, — презрительно процедил наагасах узнику. — Можешь идти на все четыре стороны. Мы тебя даже проводим. Но только посмей оказаться рядом с ней еще когда-нибудь.
И развернувшись, потащил меня на выход. Но потащил он меня не в комнаты, а на улицу. Я всхлипывала, пытаясь унять слезы, и вытирала лицо рукавом. Видевшие нас слуги испуганно косились. Проволок он меня до самых ворот. Стража смотрела на нас недоуменно, на меня даже сочувствующе, но не вмешивалась. Что мы здесь делали, я не очень понимала, но желания интересоваться не имела. Я пыталась успокоиться. Злой наагасах, сложив руки на груди, стоял рядом.
Довольно быстро у ворот оказались Лош и Риш, которые сопровождали господина Зуваруса. Ему дали возможность только накинуть плащ на плечи и взять небольшую котомку. Слова про проводы обрели для меня смысл. Я вдруг поняла, что, скорее всего, вижу этого необыкновенного человека последний раз в жизни. И даже не могу обнять его на прощание.
