Я присела и, не отрывая взгляда от его лица, потянулась к его хвосту. Погладила теплую гладкую чешую. Он смотрел на меня напряженно, но я видела, что ему нравится. Он старался этого не показывать, словно опасался, что проявление удовольствия меня спугнет. А мне неожиданно понравилось эта его радость. Так приятно стало на душе.
Я легла обратно, подползла ему под бок и крепко обняла, закрыв глаза и приготовившись спать. Хотя я была так сильно напряжена, что сомневалась в том, что смогу уснуть. Его рука медленно легла мне на поясницу, а лицо уткнулось в мои волосы, и он довольно засопел. И я вдруг с воодушевлением подумала, что, возможно, у нас все сложится хорошо.
Глава 9
До гор мы добрались только через два дня. Наагасах велел не спешить, а наагариш Делилонис был с ним полностью солидарен. В те моменты, когда я видела наагариша, он казался озабоченным и напряженным и все свое внимание посвящал наагашейдисе. Бабушка Аршавеше… я старалась хотя бы мысленно его так называть!., вызывала у меня бесконечное удивление. Я никогда не видела человека, который был бы так спокоен. Словно у нее нет никаких забот, ее не терзают сомнения, проблемы и печали обходят ее стороной. Она была уверена в своих поступках и совершенно не боялась сделать что-то не так.
— Почему она такая? — как-то я спросила у наагасаха, то есть Аршавеше.
— Какая? — он по-птичьи склонил голову и хитро на меня посмотрел.
Мы сидели на покрывале у костра. Аршавеше завернул меня в плед так тщательно, что его край поднимался у меня над затылком и закрывал уши, оставляя снаружи только нос. В таком виде я была прижата к его боку, а вокруг обернулся хвост.
— Ну… — замялась я, подбирая слова. — Она не боится что-то делать… не боится ошибиться… — пробормотала я.
— Как думаешь, дикий зверь размышляет о том, что будет, если он зайдет в другую часть леса? Будет пытаться предугадать, какие опасности его там ждут?
Я задумчиво посмотрела на него. Глаза Аршавеше слегка светились в темноте. Почти как у кошки, но не так сильно. Не сразу и поймешь, что это не костер отражается или лунный свет. Поймала себя на мысли, что мне нравится смотреть на его лицо, скупо освещенное бликами огнями.
— Зверем руководят инстинкты, — заметила я. — Если он будет чувствовать опасность, то забеспокоится и вернется в привычную среду обитания.
— А если это самый сильный зверь в лесу?
Я задумалась. Наагасах тем временем продолжил:
— В бабушке очень силен зверь. Но не просто силен. Они одинаково мыслят и у них схожие желания. Такое редко встречается, чтобы зверь и человек находились в полном взаимопонимании. Это происходит, когда зверь старается контролировать неразумные проявления инстинктов, а человек, наоборот, заглушает доводы разума, прислушиваясь к инстинктам. Так они становятся действительно цельными.
Неожиданно он наклонился и накрыл губами кончик моего носа. Ощущение, когда к озябшей коже прикасаются горячие губы, просто замечательное. Ну, по крайней мере, мне очень понравилось. И вообще, я стала замечать за собой, что мне приятны прикосновения наагасаха. Он не позволял себе крепких объятий, не целовал меня в губы, даже не смотрел голодными глазами. Но очень часто касался ладонями или просто кончиками пальцев. Прижимал к своему боку, когда мы оказывались в паланкине или, вот как сейчас, сидели у костра. Прошлой ночью я проснулась и обнаружила, что он навис надо мной и смотрит. Заметив, что я уже не сплю, спокойно мне улыбнулся и продолжил смотреть. Ему нравится прижиматься ко мне сзади и дышать в волосы. Или невесомо, почти как сейчас, целовать мое лицо. Что угодно, кроме губ.
В его действиях нет неуверенности. Он трогал меня с полным осознанием своего права на это. Даже не так. Он трогал меня, словно так и должно быть. Как мать, которая неосознанно приглаживает волосы своему ребенку, с необъяснимой радостью и умиротворением смотря на его спящее лицо или же со смехом целуя вертлявого малыша в мягкую щечку. Я ощущала в этом что-то необратимое. В его отношении ко мне произошли какие-то изменения. Это уже были не замашки собственника, а нечто более глубокое и труднообъяснимое. И от этого я чувствовала себя беззащитной и защищенной одновременно.
Беззащитной перед ним, так как не могла противиться этому невинному, но от этого почему-то еще более интимному отношению. А защищенной, потому что могла ничего не бояться, когда он рядом. Я ощущала себя так, словно являюсь его частью. Мне всегда казалось, что человек больше всего заботится о самом себе. И сейчас я ощущала, что он относится ко мне с тем же чутким вниманием, что и к себе. И мне почему-то это нравилось.
Наверное, это правильно, когда супруги являются одним целым и проявляют заботу друг о друге, не разделяя на свое и чужое. Интересно, я когда-нибудь смогу посмотреть на наагасаха, как на часть себя? Подумать, например: "Бедненький ты мой хвост! И где тебя угораздило столько чешуи содрать?" Кстати, действительно где? Наагасах с утра щеголяет проплешиной на хвосте. Небольшой, всего две чешуйки содраны. Но даже это странно. Я уже успела убедиться, что чешуя нагов по прочности не уступает хорошей броне.
Наагасах, то есть я хотела сказать Аршавеше, дунул мне в лицо и с улыбкой продолжил:
— Так вот о бабушке, — напомнил он, прекрасно понимая, что нить разговора я потеряла. — Она такая спокойная и уверенная, потому что находится в полной гармонии с собой. Дед говорит, что она и в молодости отличалась редкой рассудительностью, хотя и безбашенности в ней хватало, — немного подумав, он добавил: — Но эта черта в ней до сих пор осталась. На самом деле, чего ей бояться? Она сама очень сильна, и за ней стоит ее муж — наагашейд, и при необходимости за нее вступится любой наг.
— А ее такая опека не раздражает?
Я заметила, что наги не разрешают наагашейдисе надолго оставаться рядом со скальными кошками и бдительно следят, чтобы она на них верхом не залезала. Только сегодня на полуденном привале я видела, как рядовой наг посмел снять ее со спины кота и передать на руки суровому наагаришу. Аршавеше почему-то поморщился.
— Здесь… особый случай возник, — туманно произнес он. — Обычно ей все спускается с рук, и охрана закрывает глаза на ее отлучки. Ругается только Делилонис. Но сейчас ситуация изменилась. Я тебе потом объясню.
И добавил что-то совсем неразборчиво про деда. А мне почему-то стало смешно. Не знаю почему. Просто в животе возникло какое-то веселое чувство вроде щекотки, и мне захотелось смеяться. Скрывая улыбку, я уткнулась в плед. В данный момент мне было просто хорошо и спокойно, и я совершенно не хотела размышлять о том, правильно ли это.
— Что такое? — весело спросил наагасах, похоже, заметив мою улыбку.
— Не знаю, — смущенно ответила я. — Мне почему-то хорошо.
